Тина вздрогнула. И пелена забвения спала. Как будто она только что по лестнице спустилась, сжимая в липкой от пота руке нож. В памяти возникло все разом — и как человек, которого она убить хотела, перехватил ее руку, как вывернул с силой, и она закричала от боли и согнулась до самого пола. А потом он ахнул: «Тина!» И руку отпустил. Поднял и поставил на ноги. И она узнала наконец его голос…
— Так это ты!
— Тина, послушай!
— Роман, сволочь! — выдохнула она не то с облегчением, не то с ненавистью.
— Я только стер твою память.
— Только!
— Никто не должен был знать тогда, что я вернулся. Прости, что так по-дурацки получилось. Наглядный пример, как опасно не помнить чего-то.
— Да уж…
Так вот почему она не сообразила, что в дом тайком проник именно колдун!
— Рома… ты ведь не только память стер. Ты запретил мне думать, что это ты был в доме? Так? Иначе бы я непременно догадалась. Я не дура. Никто другой войти не мог. Иначе бы все колдовские ловушки и замки к чертям полетели!
— И проболталась бы непременно. Я тебя знаю.
— Так нельзя! Неужели ты не понимаешь, что совершил подлость?
— В чем подлость? Что переспал с тобой? Извини, не понимаю. Разве нам плохо было вместе в ту ночь?
Она нехотя кивнула.
— Если хочешь, я сотру в твоей памяти все, что с той ночью связано. Навсегда.
— Нет уж! — Она произнесла это «нет» довольно твердо. С ехидцей. — Я все помнить хочу. И ту ночь — тоже. И твой фокус с забвением никогда не забуду. Клянусь водою!
Она ненавидела его в этот миг и страстно желала близости. Ничьи чувства он не понимал так, как ее. Была, правда, Лена еще. Но там он всего лишь использовал чужой дар. А тут… тут было совершенно иное.
Он обнял ее.
Она хотела оттолкнуть, крикнуть: «Уходи вон!» Но не смогла. Она была его рабыней. Ожерелье уничтожило гордость, парализовало волю, оставило лишь желание подчиняться, служить, любить, принадлежать только ему. Ожерелье способно помочь человеку раскрыть любой талант. Тине оно подарило любовь. Любовь как колдовской дар. И скинуть эту петлю невозможно. Да она и не хотела. Свой дар легко, как одежду, снять нельзя. А если сорвет другой, то превратит тебя в пустышку, в ничто.
Тина принадлежит своему колдуну. И неважно, любит он ее или нет. В такие минуты она верила, что Роман ее любит. И она шептала: люблю, люблю; сами собой эти «люблю» с губ срывались. Ее заклинания, других она не помнила и не желала помнить.
Потом они лежали рядом. Голова Тины покоилась у Романа на плече. А что, если дать ей внешность Нади? Это нетрудно. И не так уж они разнятся. Ноги чуть подлиннее, талия потоньше. Посадка головы. Цвет волос. Улыбка… Нет, не получится. Дерзости нет. Да, Тина бывает дерзкой, но это так, маска, игра. Котенок когти выпускает и оцарапать может лишь по недомыслию. А Надя — та дерзка иначе.
Да и не хочет он, чтобы Тина была такой. Вот что забавно — не хочет.
— Думаешь, одной моей любви хватит? — спросила Тина. Сладость плотских утех истаивала, вслед просачивалась горечь обиды и тут же недоуменное, за что? Ведь он ее любит, любит, может быть, иначе, чем неведомую эту Надю, но любит. Так за что мучит?
— Как видишь, хватает, — сквозь дрему пробормотал колдун.
— Ах, Роман, я знаю, что люблю тебя…
— Я тоже знаю, что ты меня любишь. — Он поцеловал ее.
— Хватит издеваться! — воскликнула она и гневно и жалобно.
— Ну что ты! Я говорю вполне серьезно. Роман поднялся.
— Куда ты?
— Вспоминать.
— Полежи еще немного, поспи обычным сном. Отдохни. А я погляжу, как ты спишь.
И будет шептать: «Бедный мой, бедный», — вспомнил Роман. И уж готов был остаться, но пересилил и сухо сказал:
— Времени нет.
— Ну, тогда иди. Кто знает, что ты за этот год натворил.
Роман постучал в дверь соседней спальни. На стук никто не отозвался. Пришлось войти, а то еще Казик разорется. До чего же глухие ребята, а еще ожерелья носят. Довольно долго Роман тряс Стена за плечо.
— Что такое? — Тот наконец очнулся. — Я, кажется, минуту назад только лег.
— Вставай.
Они вышли в коридор, чтобы не разбудить Кази-ка и Лену.
Стен зевнул, чуть не вывихнув челюсть:
— Думал, в первый раз посплю по-человечески.
— Завтра отдохнешь. Я и сам не помню, когда спал нормально.
— Да? А по-моему, ты все время дрыхнешь.
— Не тот сон. Колдовской. Он изматывает куда сильнее, чем бодрствование. Так, ладно, хватит шутковать. Слушай лучше. Одеваемся и идем к дому Чудодея. Он выйдет с собакой гулять — мы за ним. Заметит, будет гнать — не уходим. Понял? При посторонних никто на Чудака напасть не посмеет. Пистолет колдована возьми с собой. Вдвоем мы любое нападение сблокируем. Синклит послезавтра. Получается три дежурства. Ты уверен, что дело было утром?
— Вроде да… Черт… мне все это не нравится.
— Мне тоже. Но предсказания сходятся. Два провидца, ты и Аглая, видели смерть Чудака.
— Кто должен на него напасть?
— Это к тебе вопрос.
Стен досадливо взмахнул рукой:
— Я никого не видел — только пса.
— Значит, узришь наяву.
— Никогда раньше телохранителем не работал.
— Потому и идем вдвоем. У меня по этой части тоже нет опыта.
— Думаешь, два дилетанта стоят одного профессионала?
Ждать пришлось с полчаса, пока Чудодей выйдет из дома. Утро было промозглое, сырое, мир вокруг затянут влажной хмарью. В такой атмосфере Роман мгновенно должен был уловить опасность. Стен непрерывно зевал и норовил прислониться к фонарному столбу, вздремнуть стоя. Роман спать не давал, будил.
— Сделай разминку, сломай штук десять кирпичей или пару деревьев, — предложил колдун.
— Отвяжись, вредный друг, склонный к садизму. Наконец Чудак вышел, ведя Матюшу на поводке.