В тот же день ее навестила какая-то старуха со сморщенным, словно печеное яблоко, лицом. На этот раз в палате сидела, читая книгу, Асия; увидев неприятную старуху, она вышла.
Оглядевшись кругом, Чиберкеева отрывисто спросила:
— Принесла?
— Как не принести, коль просила. Сама ездила к знахарке в Ягодную. Отказалась было наотрез: «Не дам. говорит, раз она доверилась врачам». Я приврала маленько: «Уже вернулась, говорю, домой». Ты знаешь, наверно, Каусирию — жену Камаля из Новой слободки? У нее болезнь была вроде твоей. Ни один врач не мог помочь, сказали, что умрет. Так вот она всего лишь два раза выпила снадобье этой знахарки и сразу встала на ноги. Сама видела: так поправилась — кровь с молоком. Так вот знахарка просила передать: в первый день, говорит, будет немного тяжело от лекарства, но пусть потерпит, не страшно.
— Я что, очень исхудала? — с трепетом спросила Аниса.
— Зеркало небось есть у тебя, поглядись, — ответила старуха. — Только, Аниса, милая, помни: пей украдкой, чтобы никто не видел. Как говорится, друзья промолчат, а враги скажут.
Ночью около двенадцати Чиберкеева вышла в уборную, выпила снадобье, после чего тщательно прополоскала рот, а пузырек выбросила в форточку. Затем вернулась в палату, легла в постель. Все остальные уже спали.
На улице выл ветер. А в дальнем конце коридора кто-то протяжно стонал, и вся больница словно вздрагивала. Потом в полутемном коридоре начала маячить взад-вперед чья-то черная скрюченная тень.
Это был бедняга Исмагил. Непогодливая ночь для него — сплошная мука. Он каждый раз вот так ходит, пока приступ болей вконец не свалит его с ног. Халат он не надевает, а просто накидывает его на голову, закутывается, как в платок. Пока не присмотришься, он походит на какое-то странное существо.
Не спала и Чиберкеева. У нее вдруг закрутило в животе. Вскоре боль стала жгучей, невыносимой. Чиберкеева очень испугалась, принялась истошно кричать на всю больницу.
Прибежала дежурная сестра Лена.
— Зажгите свет, зажгите свет! — кричала Чиберкеева. — Я боюсь темноты!
Лена побежала за дежурным врачом. И опять, на беду, дежурил тот же беззаботный Салах Саматов. Он с кем-то весело разговаривал по телефону, иногда, понизив голос до шепота и прикрыв трубку ладонью, говорил что-то очень таинственное, после чего не менее таинственно хихикал.
Лена, приоткрыв дверь, торопливо сообщила, что Чиберкеевой очень плохо…
— Сейчас приду, — бросил Саматов, не выпуская из рук трубку.
Но дверь в дежурку осталась открытой, крики Чиберкеевой доносились и сюда. Саматов вынужден был прекратить разговор, зайти в палату.
— А вы почему не спите?! — закричал он на вышедших в коридор больных. — Одна истеричка орет, а остальные слушают… Марш по палатам!
Чиберкеева рыдала, корчилась, уткнувшись лицом в подушку. Саматов принялся бранить ее.
— Я не хочу умирать, не хочу! — кричала больная. — Позовите профессора, он спасет меня!
— Чем это пахнет? — спросил Салах и нагнулся к больной. — Вы пили какое-то зелье? — И обернулся к сестре: — Она одурманила себя. Если не перестанет кричать, переведите в изолятор.
Саматов собственноручно потушил свет и вышел из палаты.
Часов до трех ночи Чиберкеева лежала молча. Но вот за открытой дверью опять замелькала черная тень Исмагила. Сперва слышались его шаркающие шаги, потом мимо двери мелькал странный силуэт. Раз от разу эта тень все больше пугала Чиберкееву и стала казаться призраком. Чтобы не закричать, она прикусила край одеяла. Но грудь готова разорваться от боли, в желудке горит. Она изо всех сил сдерживалась, боясь, что ее на самом деле переведут в изолятор, но боли стали невыносимы, она истошно закричала: «А-а-а!» Как раз в эту минуту в коридоре что-то загрохотало, забилось: у Исмагила начались сильнейшие болевые спазмы.
Первой проснулась Асия. Когда она открыла глаза, Чиберкеева в белой рубашке стояла на кровати во весь рост, прижавшись к стене. Вдруг она начала приседать и, постояв немного на полусогнутых ногах, рухнула на кровать.
Асия начала искать под подушкой ручку сигнальной лампочки. Ручка куда-то закатилась. Наконец нашла, принялась сигналить. Сестры и санитарки, занятые бившимся в припадке Исмагилом, не сразу заметили сигналы. Но вот вбежала Лена, зажгла свет и тут же бросилась вон из палаты.
Аниса Чиберкеева была мертва.
11
Больница как бы погрузилась в траур. Санитарки, сестры, врачи — все ходили понурые, опустив глаза, лица у всех сумрачные, разговоры ведутся вполголоса. Обычно Диляфруз своей быстрой, легкой походкой, ласковой улыбкой оживляла настроение в палатах, вносила бодрость. Сегодня и она ходит как тень. Ни на кого не взглянет, не поднимет длинных ресниц, лучистые глаза ее заволоклись печалью. Притихли и больные — кто мог сказать, что творилось в эти минуты в их сердцах?