— Джон… — тихо начал Креймер, стараясь приподнять голову наверх, — кажется, мы выглядим глупо. И это, мне кажется, то, чего никогда бы не сделал Константин со своим водителем. Слишком приторно и нежно. Как в романтических фильмах. Ты сам говорил. Ты не такой. Ты же не можешь… не хочешь!
— Я уже и сам не помню, что говорил и зачем. Я, наверное, впадаю в такое же безумие, как и ты, — шёпотом отвечал Джон, попытавшись повернуть голову, но вместо этого уткнувшись носом в его волосы. — И, знаешь, пускай это приторно и нежно, зато я хочу этого. На миг. Позволь мне. Сойти с ума. Да и ты хочешь того же… я же вижу! Ты и не можешь хотеть иного! Наши желания зеркальны. Это значит, что лишь чем-то похожи, сущностью, но представляются по-разному. Моя сторона та, которая в зеркале, ненастоящая, показывающая перевёрнутые буквы. Понимаешь? — Константин едва смог отстраниться от Чеса и взглянул на его вмиг повеселевший и ясный взор; они ещё не отошли друг от друга, Джон даже не до конца опустил руки.
— Джон Константин становится безумцем, — улыбаясь, проговорил Креймер. — Но мне нравится такое безумие. Оставь его в себе.
— Пожелание взаимное. Помни про зеркало, — на полном серьёзе ответил Джон, хотя думал, что парнишка рассмеётся, но тот не рассмеялся. В любое другое время мужчина бы сгорел от стыда за такую бредятину, сказанную от его лица, но сейчас был уверен, что впервые в жизни высказал правду. Чес, всё ещё не скрывая улыбку, заковылял вперёд, медленно притягивая к себе сломанную в гипсе на ступне ногу.
— Почему же между нами вдруг образовалось зеркало? Точнее, между нашими желаниями? — спросил Креймер; Джон нагнал его и усмехнулся, степенно зашагав рядом.
— Ты знаешь сам, Чес. Ты знаешь многое, а значит, обязан знать и это, — Креймер лишь хитро улыбнулся и зачем-то глянул на небо.
— Да, ты меня раскусил: знаю. Впрочем, я об этом часто говорил, так что не заставляй меня повторять вновь, — заявил Чес, задумчиво хмыкнув.
— Ты не в восторге от этого, да? Потому что считаешь, что причиной служила жалость? — «Боже, я уже не тот! К чёрту!..» — лихорадочно размышлял Джон, пристально глядя на собеседника; тот потупил голову и весь нехотя смутился.
— Да… да, ты совершенно прав.
— Тогда ты совершенно дурень. Упрямый дурень. Ибо нужно быть запущенным таким бараном, чтобы не понимать этого с сотого раза, — раздражённо сказал Константин, вздохнув и закатив глаза.
— Потому что… прости, я не скоро смогу это принять, — Чес отчаянно замотал головой. — Не смогу принять то, что доверие ко мне в тебе вызвало что-то другое, а не моё состояние. Да, вероятно, я глуп и упрям, впрочем, мне нужно время, чтобы понять это.
— Ты разве не веришь? Вдруг это доверие было с самого начала? — Джон помог спуститься Креймеру с поребрика и пристально заглянул ему в глаза — как и ожидалось, страх.
— Верю. Но не понимаю, — Чес смотрел на него в ответ, и в глазах не было и доли лжи — врать он как-то давно отвык. — В общем, это мои проблемы, Джон. В скором времени я приму это. Мне нужно немного времени. И, кстати заметить, мы разговариваем как вообще в пух и прах нетипичные Джон Константин и Чес Креймер, неправда ли? — водитель задорно усмехнулся, а его собеседник пожал плечами.
— Может быть. Да, такой несусветный длинный бред мне не свойственен.
— Мы поменялись безвозвратно, — они долго глядели друг на друга: так пристально, внимательно, словно пытались рассмотреть глубоко зарытое; казалось, могли пройти столетия, прежде чем они сдвинулись бы с мест, как в кармане Константина что-то звякнуло. Он очнулся, доставая мобильный; очнулся и Креймер, сразу потупив голову и чего-то стыдясь. Джон увидал, что ему пришло новое сообщение от Лины: она писала, что благодарна за помощь и что уже более или менее приходит в себя после «величайшего горя её жизни». Приписала, что нашла в себе силы заняться похоронами, ведь по-хорошему её парня не предали земле, а лишь как-то варварски сожгли, что, впрочем, не избавляет его от настоящих похорон. Также она сказала, что сама займётся рассылкой приглашений знакомым и друзьям и обязательно сообщит ему о точной дате. Джон лишь усмехнулся — разговор о живом как о мёртвом ещё вызывал у него диссонанс, — но ответил ей спасибо. Всё-таки какая-то доля лжи в ней была — так просто и быстро отойти от горя казалось даже ему делом загадочным.
Он зашагал вперёд, увлекая за собой Чеса и одновременно пересказывая ему сообщение. Выслушав просто, без единой эмоции на лице, лишь как-то побледнев, он в конце нервно ухмыльнулся и ответил:
— Я пойду с тобой. Ты сначала покажешься в общей толпе, а потом уйдёшь ко мне в сторону. Я хочу глянуть на это.
— Это… это как-то слишком жестоко, — неуверенно проговорил Константин, но более ничего добавлять не стал, а лишь, загоревшись какой-то идеей, вдруг достал телефон вновь и стал набирать кому-то сообщение. Потом, закончив, сказал:
— Я написал Лине о твоём желании. О белых камелиях. Правда, они ужасно дороги и редки…
— Откуда ты знаешь? — горько усмехнулся Чес, не смотря на него. Джон хотел что-то сказать, но запнулся.
— Весьма редко видел их в цветочных магазинах. А если и видел, то цена была заоблачная, — выкрутился он, и Креймер вроде как поверил ему, промолчав. Наконец пришла ответная смс — девушка с готовностью согласилась и собиралась завтра прошерстить все магазины. Константин поблагодарил её вновь.
— С таким благоговением отзывается о твоём желании… Ладно, чувствую, переубеждать тебя не за чем и глупо. Я сам вижу эту стеклянность, — решительно проговорил Джон, кидая телефон в карман. Чес благодарно на него посмотрел и прошептал: «Сам увидишь, как я был прав…»
Они быстро возвращались в корпус больницы, шелестя единственным подарком осени под ногами; но после чего-то, вероятно, серьёзного на душе было удивительно спокойно и тепло, несмотря на то, что ветер обычный и ветер ужасных мыслей пытались растревожить их внутреннее умиротворение, внутреннюю весну или даже лето. Хотя нет — весну. Это пока весна — нечто переходное. Вроде ещё и не лето, не время каких-то сильных эмоций, но вроде уже и не зима, не застой важных пониманий в своей жизни. Это что-то между. До определённого времени.
Когда Джон собирался уходить, то встретил нежный, искренний взгляд Чеса и приостановился в дверях.
— Спасибо за… впрочем, мне глупо говорить. Сам ведь знаешь, верно? — и Константин, улыбнувшись, кивнул. Он знал. А как же не знать то, отчего на душе так потеплело?
Странно. Странно вообще всё это и его случай в частности. Он как будто действительно изменился. Действительно понял, что такое забота, понятие чужой души-потёмки, моральная поддержка и переступание через себя ради каких-то таких объятий или прикосновений, от которых потом широкая улыбка и пару укоряющих слов в свой адрес. Последнее можно и пережить. Главное теперь в них самих, в их зеркальности и в том крепком мосту доверия, что успел выстроиться (так казалось) за какие-то ничтожные две недели, а на деле строился же давно. Впрочем, срок не такой большой, зато насыщенный; этому одному можно было уже отдать честь. Джон, усмехаясь, выходил из больницы уже с какой-то надеждой. Понять бы на что.