— Вот о чем я думаю, Магда, — сказал он, когда Алешка ушел в свою комнату. — Как вам удается одновременно блюсти дом, заниматься серьезной работой и так образцово воспитывать сына? Не будь моя дочь в интернате, я бы ровным счетом не справился ни с чем. Но, вы представляете, — заговорив о самом для него сейчас сокровенном, продолжал Леонидов, — мне это обстоятельство ставят в вину. Несмотря на то что интернат в полном смысле слова образцовый. Моя бывшая жена требует возвращения Ирины, доказывает, что с ней и в домашних условиях воспитания девочке будет лучше. Но, во-первых, Фаня редко бывает дома, постоянно в поездках. Во-вторых, это не та женщина, которой можно доверить воспитание детей. И, наконец, в-третьих, чем интернат хуже домашнего воспитания? Воспитывался же Пушкин в лицее, и — ничего! Мы еще придем к этой форме воспитания, вспомните мои слова!
Почувствовав себя необыкновенно свободно в обществе Магды, Леонидов рассказал ей обо всех переживаниях, выпавших на его долю за последний год. А после того, как рассказал, вдруг задумался: стоило ли ему делиться с Магдой тем, что волновало его, когда у нее самой было столько тяжелого в последнее время? Магда не спешила высказать свое мнение или дать какой-либо совет. Она смотрела отрешенно в окно. Там, в свете уличного фонаря, летний ленивый дождь равнодушно чертил свои прозрачные линии. Затем Магда словно очнулась, попросила у Леонидова прощения и пошла позвонить в больницу. На этот раз была ее ночь дежурства у Владислава.
Леонидов слышал, как Магда просила пригласить Валерию к телефону и как потом говорила с ней. Он понял, что ничего утешительного Магда узнать не смогла, и от этого чувство неловкости перед ней еще более усилилось. Однако она вернулась к столу с прежним спокойным выражением лица, внимательно взглянула на Леонидова и заговорила в своей обычной рассудительной манере:
— В жизни, Евгений Семенович, видно, бывает все. Во всяком случае, в ней определенно нет гладких дорожек. Я и подумать не могла, чтобы у вас что-нибудь не ладилось. А в вашей ситуации главное, по-моему, то, что вы хороший отец. Это несомненно. Тут ведь не прикинешься. Мы с Сашей имели возможность наблюдать ваше отношение к Ирине. И это при вашей занятости. — Магда обратила внимание, как погрустнели глаза Леонидова и, поспешила продолжить свою мысль, чтобы отвлечь Евгения Семеновича. — Я не понимаю, как вы можете сниматься в фильмах или писать, когда у вас на душе творится бог знает что! Надо быть черствым человеком или просто чиновником, чтобы не понять вас. Или не захотеть понять…
— Дело не в этом. К сожалению, я чувствую, как во мне погибает человек, ему некуда деть себя, кроме работы. Нет выхода для всего, что в нем есть трепетного, за исключением любви к дочери. И почему я не встретил вас раньше, притом в совершенно других обстоятельствах?
Магда не ответила. Она вообще умолкла надолго, до прихода Александра.
— У нас — гость! — определил Александр, увидев, очевидно, куртку Леонидова, высевшую в прихожей. — А гостям мы всегда рады, особенно таким, как Евгений Семенович! — Эти слова Александр произнес, уже заглянув в кухню.
Лицо Александра лоснилось от загара. Глаза весело поблескивали.
— Выглядите блестяще! — воскликнул Леонидов, поднимаясь из-за стола. — Ни больше ни меньше — американская избирательная кампания! Очень рад! — Леонидов долго тряс руку Александра, не замечая, что мешает Магде подступиться к нему и поцеловать. Наконец она улучила момент, чмокнула мужа в щеку, попросила быстрее мыть руки и садиться за стол. И вот он уже вернулся из ванны, сел на свою любимую табуретку в углу.
— А мы тух с Магдой, — продолжал Леонидов, — попили-поели и посплетничали вволю.
— И, как всегда, без меня, — заключил Александр. — Нет чтобы и со мной поделиться новостями. Прежде всего — как Владислав? — Он посмотрел на Магду и, услышав, что нет никаких изменений, сказал: — Когда нет новостей, уже хорошо, однако уповать скорее всего приходится на крепкий организм Владислава. Авось да отступит болезнь!
Александру удалось раздобыть в командировке новейшие препараты, о которых он однажды прочел в фармакологическом выпуске. «Надо попробовать их! — твердо решил он. — Нельзя упускать ни одного из возможных вариантов». В таких тяжелых случаях, по мнению Александра, врачи, вместо того, чтобы действовать, нередко превращаются в сторонних наблюдателей.
Он принес портфель и достал из него несколько продолговатых упаковок.
— Давай поедем завтра в больницу вместе, — обратился он к Магде, — и посоветуемся с врачом. Может быть, это как раз то, в чем нуждается сейчас Владислав.
Ни Магда, ни Леонидов не отозвались на слова Александра. Оба они знали мнение доктора Плетнева о том, что в положении Владислава рассчитывать не на что. Если, конечно, точен диагноз.
Время подходило уже к полуночи. Магда убрала со стола чашки, вымыла их и пожелала мужчинам спокойной ночи.
— Позволим себе покурить, — предложил Леонидов и потянулся к пачке сигарет. — Да, как сказала до вашего прихода Магда, в жизни бывает все. Жаль Владислава, и не хочется верить в худшее. Жизнь и без того настолько усложнена, что вроде бы и не надо ничего другого. А тут — болезни, взаимоуничтожение, взаимонепонимание, наконец, мелкие, недостойные человека склоки… Бог ты мой! Как-то все это вынести?
— У вас что-нибудь случилось? — спросил Александр. — Какие-нибудь неприятности?
— Если бы какие-нибудь! Пытаются отобрать единственную дочь! Или партбилет! Дочь или партбилет — что бы вы отдали?
— Ни то, ни другое, — незамедлительно ответил Александр. — Любопытно, кто мог поставить такое условие?
— Представьте — инструктор райкома партии. Он, точнее — она, и это дураку ясно, выдает свое собственное мнение как сложившееся выше. А мне от этого легче?
— Убежден, — сказал Александр, — что это инструктор старого покроя. Такие еще встречаются. Ну, и что теперь?
— Теперь — суды да пересуды. Где суд, там и суть, без суда не казнят. В общем, поживем-увидим. Обидно, что из-за всего этого застопорились творческие дела. Сейчас, кроме съемок на «Ленфильме», полностью сосредоточился на романе. Тут не может помешать никто. Черт знает, что движет моей рукой? Даже нам, пишущим, никогда не понять скрытые тонкости невероятно сложного процесса, который именуется писательским трудом. Мы, сидя над чистым листом бумаги, и не думаем о том, какую проявляем обезоруживающую искренность! Убежден, что целеустремленная и одухотворенная мысль — самая активная форма участия в жизни. Пишу — значит, слава богу, живу. И хорошо, что конца пока не видно. Когда же придет время «пристраивать» роман, и ситуация может измениться. Кто знает?.. На всякий случай помните наш уговор: что бы со мной ни случилось, вы доведете дело до конца!
— Не понимаю.
— Я говорю на всякий случай.
— Что касается случая, то даже я, «пророк», его допускаю. С каждым, к сожалению, может случиться все. Случилось же с Владиславом. А может, и не случилось. Кто знает?.. Но с вами, уверен, не произойдет ничего такого, нежелательного. Напишете вы свой роман, уверяю!
Быстро прошел месяц отпуска Леонидова. Жил он в основном все это время на даче Плетнева, а оттуда было рукой подать до санаторного лагеря, где отдыхала Ирина.
Оба они приехали к Дубравиным за три часа до отхода поезда в Москву. Пока Александр помогал Ирине укладывать в сумку еду, Магда и Леонидов оставались за столом. Он докуривал свою последнюю сигаретку и смотрел на Магду, сидевшую напротив. Ему подумалось, что она вконец устала и удручена в связи с болезнью Владислава. Леонидов мучился оттого, что не мог отыскать слов, которые могли бы приободрить Магду, а когда, как показалось ему, он их нашел, вернулся Александр, уже отнесший в машину багаж, и напомнил, что такси ждет. Леонидов притушил сигарету и, низко нагнувшись к руке Магды, поцеловал ее. Прощаясь, он выразил надежду на скорую встречу — мало ли каких дел не бывает в Москве, — и уж во всяком случае Магда и Александр, по его мнению, должны обязательно приехать в свой очередной отпуск в Подмосковье!
Леонидов и Александр ушли к машине, а Магда продолжала сидеть за столом, сложив руки под подбородком. Она сидела тихо и неподвижно, не думая ни о чем определенном. Временами наплывали обрывки каких-то мыслей, но тут же исчезали. А внутри сама по себе звучала заунывная и незнакомая, будто сочиненная ею самою мелодия, которая точно так же, как мысли, то обрывалась, то появлялась вновь. Порою Магде чудилось, что это не она, а кто-то другой ведет мелодию, кто-то другой тоскливо подвывает где-то за окном. Магда злилась на сковавшее ее слабоволие, на безразличие ко всему, пыталась отрешиться от непривычного для нее состояния, но ничего не могла поделать с собой.