— Смена идет.
— Пора, — ответил Степа, глянув на часы. — На буровые, я слышал, корреспондент приехал. Ты сходи к нему. Обязан помочь.
Вечером Иван пошел к корреспонденту. Он долго стоял перед длинным, наспех сколоченным бараком, где в комнатенке комитета комсомола поселился корреспондент, прошелся перед освещенным окном, заглянул, но ничего не увидел и вернулся к двери. Тщательно обив сапоги от снега и мерзлой земли, зашел в барак.
Пройдя через пустой низкий коридор, Иван приник одним глазом к дверной щели. Корреспондент лежал на матрасе, брошенном в угол, и мрачно курил. Вокруг валялись раскрытые книги и скомканные листы. Иван оробел, однако, собравшись с духом, постучал.
— Разрешите? — полуоткрыв дверь, по-солдатски обратился он.
— Заходите, — пригласил корреспондент и встал.
Он был не в духе. Пятый день околачивался на буровых и не мог выжать ни единой строчки. Начальник экспедиции так прямо и сказал ему: «Езжай-ка домой, милок. Нету материала. С планом зашились. Половина буровых в ремонте».
Корреспондент посмотрел на гостя. У порога стоял крепкий, дюжий мужичок и терзал в багровых, огрубелых лапищах блокнотик. Он смотрел на корреспондента беспомощными, ждущими глазами, и видно было, что не знал, с чего начать разговор.
— Рассказывайте, — подбодрил корреспондент. — Что за дела?
— Вот, — охрипшим голосом выговорил Иван. — Стих.
И пока корреспондент читал, Иван страдальчески улыбался.
— Вероятно, это первый ваш опыт? — откладывая блокнот, спросил корреспондент.
— Так точно, — выдохнул Иван.
— Н-да… Есть кое-что. Есть. Вот рифмочка у вас страдает. И несколько… как бы сказать…. неясна ваша мысль.
Корреспондент вновь открыл блокнот и прочитал наугад:
— Рифма, — озадаченно сказал корреспондент, поднимая взгляд на Ивана. — Ну, оставим рифму. В этой строфе явное противоречие. Давайте разберемся. Ясно, что вы стремитесь к богатству и величию нашей Родины. Почему же пишете — не знаете к чему? А?
Иван молчал.
— Пойдем дальше.
Корреспондент был человек молодой, вежливый, старался говорить с Иваном доходчиво, приводил в пример поэтов-самородков Кольцова, Есенина, читал их стихи наизусть.
— Ах ты… Смотри ты, — растроганно повторял Иван, стараясь не пропустить ни одного слова.
Корреспондент увлекся и начал выражаться непонятно, но все равно Иван слушал его жадно, полуоткрыв от напряжения рот и часто моргая глазами.
— Пишите, — прощаясь, сказал корреспондент. — А главное — больше читайте. Читайте больше.
…И еще долго бродил Иван в эту ночь между балка́ми, припоминал удивительные, какие-то воздушные, трагические и радостные стихи, что читал ему корреспондент, а одно, сразу запавшее в душу, Иван попросил даже переписать, и теперь, встав под качающийся фонарь, он торопливо развернул блокнотик:
— Ах ты… Это что же такое, а? — чуть не плача, пробормотал Иван, вглядываясь в бегущий и ровный почерк корреспондента. — Это как же можно, а?
И хотелось Ивану немедленно бежать в свой балок, сесть за стол и сочинять, сочинять, сочинять… Выложить всю свою жизнь, какая она была и есть, и чтобы, прочитав, ахнули люди.
В балке, ложась спать, он слышал, как Степа сказал жене:
— Иван-то стихи начал сочинять.
На что жена ответила:
— Женить его надо.
«Глупые», — беззлобно подумал Иван.
Буровую вышку Ивана Буторина тащили по склону горы Скалистой четыре вездехода и три трактора. Вышку необходимо было поставить на вершину. Смотровые стекла тягачей забивал липкий, тяжелый снег. Он падал наискось, как раз в лицо, густо и часто. Снизу казалось, что длинный караван не двигается, на самом деле вышка медленно продвигалась к вершине, и первый легкий вездеход, где водителем был молодой парнишка из демобилизованных, бывший танкист, яростно скрежетал гусеницами по кремневой породе, стараясь преодолеть последний увал, за которым начиналось пологое, ровное плато.
Тащить вышку по склону горы дело нелегкое. Иван Буторин стоял посередине каравана на видном месте. По его сигналу, взмаху руки, водители враз включали скорости, и беда, если кто-либо запаздывал: как нитки, рвались тросы. Пока все шло удачно, но к вечеру вдруг усилился ветер, с гор понесло лежалый снег, завьюжило, потемнело, дорога сделалась мутной, и Буторин дал сигнал глушить моторы. Один за другим умолкали тракторы, и только первый вездеход тонко, надсадно ревел, скрежеща гусеницами.