Красивая когда-то была Елена. И по сю пору называют ее Еленой Прекрасной, хотя какая уж она прекрасная: съели годы и непосильная, неженская работа ту красоту, да и муж Гераська Однорукий постарался. Бил он ее без жалости, и кулаком охаживал, и ногами, а однажды хряснул поленом, да так, что еле отошла она, еле отлежалась. Но, прямо надо сказать, за дело бивал. Оттого, может, и не жаловалась никому Елена, не мотала душу, а когда умер Гераська, кричали страшно, присмирела и потихоньку стала стареть. Нет, не обвинял Федор ни Елену, ни Гераську, муж да жена — одна сатана.
А недавнее странное чувство ожидания чего-то радостного все не проходило, хотя Федор и старался не думать о своем сне, сознательно обращаясь в мыслях к делам насущным, житейским, и в первую очередь к бане, которую решил наконец-то привести в божеский вид и для которой вот уже третью неделю обтесывал толстые сосновые хлысты.
Гости приехали нежданно-негаданно, застав Агнюшу врасплох. Она как увидела Таисью, схватилась за грудь да так и застыла на пороге подклети. Таисья подбежала к ней, обняла, заплакала. И Агнюша всплакнула. Они были родными сестрами и не виделись уже почти девять лет. Посторонний человек ни за что бы не признал их за родных сестер: Агнюша маленькая, худая, такая худая, что сарафан сорок второго размера, купленный в областном магазине «Детский мир», был великоват ей, а Таисья женщина круглая и широкая, такая, что длинные клешнятые Агнюшины руки не могли обхватить ее талию.
— Господи, — сказала Агнюша. — Хоть бы какую-нибудь писулинку…
— Ничего, — Таисья достала из сумочки платок и вытерла глаза. — Ничего, — повторила она.
— Неужто одна, Тася?
— Оба здесь, оба, — успокоила сестру Таисья. — Ананий с Федором обнимается.
— Радость-то, радость-то… Прямо с поезда или как?
— Мы ведь давно гостим, Агния. В городе у Ананьева брата пропадали. — И, увидев, как тень набежала на Агнюшино лицо, заторопилась оправдаться Таисья: — А все Вениамин! Не пущу, говорит, хоть расстреляй! Почитай, с неделю на работу не выходил. Взял за свой счет. А уж сколько водки перевели… И не спрашивай!
— Ананий-то вроде всегда осторожничал?
— Было. Осторожничал. А теперь только подавай. Да и Вениамин удержу не знает.
— Тот такой… Я к нему и заглядывать боюсь. Пей, тетка Агнюша! И весь сказ. И не откажись! Рожу скосоротит, набычится, чистый страх! Да и то сказать, чего не пить? Такими деньжищами ворочает.
— Доворочает. Нынче с ними, материально ответственными, строго. Вот и Ананий говорит. Смотри, мол, Вениамин, знай меру!
— А говорок-то, Тася, у тебя наш, деревенский. Не отвыкла.
— И отвыкать не хочу.
— Живешь-то как?
Таисья вдруг затуманилась, обняла старшуху, почти совершенно утопив ее в массивных грудях и складках шелкового платья, и подала первый искренний плач. Агнюша послушно ткнулась в мягкое, терпеливо дыша запахом каких-то духов: она знала, отчего плачет Таисья. Давно, много лет назад, умерла единственная ее дочка, младенцем умерла, и с тех пор как обрезало: ни разу не понесла Таисья. Все у нее было: и квартира, и деньги, и согласный муж, но без детей какое житье? Жалела сестру Агнюша, к чтобы как-то облегчить Таисьино горе, заговорила о своем:
— А Коля-то мой… Коля-то…
Таисья заплакала всерьез, сразу смяв, заглушив негромкие всхлипывания сестры. На пороге в обнимку появились Ананий Александрович и радостно-возбужденный Федор.
— Так я и знал! — весело закричал Ананий Александрович, глянув на ревущих сестер. — Здорово, Агния!
— Что я говорил, а?! Что говорил? — повторял Федор и суетливо размахивал руками.
Ананий Александрович был в годах, — недавно ему исполнилось пятьдесят пять, — почти совершенно лыс, лишь около ушей да ниже затылка серели гладкие волосики, но выглядел он свежо, фигуру имел подтянутую, строгую и ходил твердо, как военный. Да он и в самом деле был военный, старшина, только в отставке. Агнюша обняла Анания Александровича и неумело, вытянув губы трубочкой, поцеловала его три раза. Ананий Александрович, конечно, с первого взгляда понял, отчего расстроилась Таисья, но бравого вида не потерял.
— Ну, Агния, замотал меня твой старик! Бревна тесали. На спор, — пояснил он. — Выиграл!
— Да и ты, Ананий Александрович, боек. Куда как боек! Ничего не скажешь, — застеснялся Федор, а сам прозрачно поглядывал на жену.