О, если бы знали лихие фронтовики, что не бывал Миша Клин в Берлине! Его часть закончила действия на улицах Вены. Если бы знали… Лет семь-восемь назад, когда впервые собрал председатель Слядников фронтовиков на великий праздник, глядя на мужиков, втайне завидуя им, вырвалась у Миши невинная ложь. А потом он уж и сам поверил в то, что оставил свою фамилию на колонне рейхстага, подробно рассказывал, как карабкался на спину своего дружка Славки Шмелева, выбирая место для росписи почище, попросторнее, как палил в воздух из автомата и кричал «ура».
Прошло более получаса, а «Запорожец» не появлялся. Миша выкурил четыре папироски и уже начал раскаиваться, что зря сидел, ждал, надо было бы идти пешком, через Нацепинский бор, глядишь, и отмахал бы километра три, а за бором дорога гладкая, машины бегают, подвезли бы его, подкинули до Саватеева.
— Черт безногий! — в сердцах выругался Миша.
— Не видать?! — распахнув окошко, крикнула Татьяна. — Может, он другой дорогой поехал? Через Займище?
— Через Займище, — огрызнулся Миша. — Медведей давить, что ли? Через Займище…
И в это время из-за Царева угора послышался натужный вой мотора.
— Ползе-от, — сказала Татьяна.
— Ишь ты, черт безногий, — уже по-ласковому улыбнулся Миша и встал. — Давит на всю железку.
«Запорожец» выполз на вершину угора, приостановился на миг, словно давая себе передышку, и лихо помчался вниз, к прислонихинским редким домикам.
— Ну, шурует, — снова улыбнулся Миша, выбросил папиросу, поправил кепку и вышел на середину заросшей пыреем и ромашкой улицы. — Тормози, давай, тормози! — закричал он, поднимая руку.
Машина была битком набита фронтовиками: их было четверо, не считая Митрохи, и все разряженные, в новых костюмах, с медалями и орденами на жестких лацканах. Миша как глянул в полнехонькую машину, так сразу и догадался, что заезжал Митроха в Бараново, далекую лесную деревеньку: мужики-то все были барановские.
— Куда я-то, ребята? — заволновался Миша. — Ну, Митроха! Ведь уговаривались!
— Их тоже не оставишь, — кивнул Митроха на фронтовиков.
Миша, конечно, понимал, что доброе дело сделал Митроха, заехав за барановскими мужиками, все они были в больших годах, немощные и вряд ли бы выбрались на праздник своим ходом, но ведь уговаривались. Да и Слядников не оставил бы без внимания фронтовиков, прислал бы свой «газик», а то бы и на «Волге» прикатил. Ну, Митроха…
— Лезь, давай, лезь!
— Ну-ко, Никола, подвинься!
— Ползи, Михайло! — загалдели барановские и закопошились на сиденье.
Миша сунулся в машину с одной стороны, с другой, кое-как втиснулся наполовину, вылез обратно и расстроился всерьез.
— Знал бы, дак через бор махнул. Черт безногий…
— Придется тебе опять вверху ехать, — решил Митроха. — На багажнике.
— Нет уж, — воспротивился Миша, ныряя в машину головой вперед на колени мужиков. — В прошлый раз ехал. Хватит. Пылишши наглотался… — Три дня в горле саднило.
— Это у тебя не от пылишши, — засмеялись мужики, — От нее, проклятой! От «снегурочки»!
В прошлый год Мишу действительно привезли из Саватеева на багажнике, предварительно обмотав веревками, чтобы не свалился по дороге. И хоть смутно помнил Миша путь, однако синяки и шишки, полученные на ухабах, давали о себе знать не один день, и теперь Миша барахтался изо всех сил.
— «Снегурочки», — пыхтел он, — Еще немного! Так. Порядок! Поехали!
— Поехали, поехали!
— Трогай, Митроха!
— Как бы тово… Без нас не начали, — зашумели мужики.
Митроха, которого тоже порядочно-таки прижали к баранке, оглядел пассажиров и сказал:
— Ну, держися, ребята! Дорога-то — не асфальт.
Машина тронулась. Таня Долгая высунулась из окна и смотрела в сторону тарахтящего «Запорожца» до тех пор, пока он не скрылся в высоких соснах Нацепинского бора.