— Как орехи колет, — сказала бабушка.
Левушка разделся до пояса, сбросил гимнастерку на поленья, подошел к колодцу и окатился водой.
— Ого-го-го! — весело заорал он и подмигнул Руде, стоявшему неподалеку. — Зер гут!
Рудя отвернулся. Ему не нравился Левушка. И мне он тоже не нравился. И бабушке. А всем остальным он очень нравился. Он был красивый мужчина. У него были большие серые глаза и густые черные волосы. Роста он был такого, что когда заходил в дом, то наклонялся, чтобы не удариться о притолоку. Притолока была высокая. Виктор Николаевич, человек тоже не маленький, входил не сгибаясь.
Я даже не могу объяснить точно, почему мне не нравился Левушка. Он так же, как и директор, ходил с нами на речку купаться и поочередно бросал нас в воду. Бросал он далеко, намного дальше, чем директор, но я не любил, когда он меня бросал. И не потому, что он швырнул меня однажды с баржи так, что я отбил себе живот, грудь, голову и еле выплыл, — Виктор Николаевич тоже иногда неудачно бросал, — а потому, что, выплыв, я услышал его смех.
— Плыви! Плыви! — кричал он. — Зер гут!
Виктор Николаевич при неудачном броске никогда не смеялся, заметно переживал и несколько раз спрашивал: «Больно?»
Левушка часто говорил нам:
— Мужчинами будьте. Поняли? Жить надо без всяких там штучек-дрючек. Ясно? Трудно — терпи! Бьют — защищайся! Пощады не проси! Слабых не любят. Слабых бьют. Понял? Вот ты, к примеру, — обратился он ко мне, — выплыл. Не закричал маму. Молодец! Хвалю!
Иногда он говорил непонятно:
— На свете так: кто успел — тот и съел. Хочешь жить — умей вертеться. Ясно? — Мы молча кивали головами. — Зер гут!
О войне Левушка не рассказывал.
— Вот война! — стукал он себя по груди, где двумя рядами висели ордена и медали. — И вот война. — Левушка поднимал гимнастерку и тыкал прокуренным пальцем в длинный белый шрам под сердцем. — Двух ребер как не бывало! Около самого сердца прошла, зараза. О войне вам знать не положено. Всякому овощу свое время.
Я спрашивал Рудю:
— Нравится тебе Левушка?..
— Не нравится, — вздыхал Рудя. — Он скоро будет моим папкой. У него старая любовь. Он любил мою мамку, а папка взял да и женился на ней. Он говорит: «Люблю твою мамку, а тебя, — говорит, — воспитаю по-своему. Спартанцем будешь».
— Ке-ем?
— Спартанцем.
— Что такое?
И Рудя толково объяснял мне про древнегреческое государство Спарту и о том, как воспитывали там молодых воинов. Особенно поразила меня история о том, как один мальчик-спартанец украл лисенка и спрятал у себя под плащом. Лисенок распорол ему зубами живот, но, не желая себя выдать, мальчик ни разу не крикнул. Он так и умер, не крикнув, не сказав ни слова.
— Ты-то откуда знаешь? — спросил я.
— Левушка рассказывал.
— Я бы закричал.
— Я бы тоже, — сказал Рудя. — И вообще, зачем красть лисенка?
— Правильно, — поддержал я. — Пусть бы бегал в своем лесу.
Да. Густенька тоже не на шутку увлеклась Левушкой. Она даже бросила курить.
— Не уважаю, — при всех говорил Левушка. — Не уважаю курящих женщин. Мужчины — одно дело. А женщина… Не уважаю.
Густенька не только бросила курить, она начала подкрашивать губы и завивать волосы. Она очень помолодела. Раньше, до приезда Левушки, редко кто слышал от нее доброе слово, а теперь соседки то и дело тормошили ее.
— Густя, не будет ли у тебя какого лекарства? Голова что-то разрывается.
— Августина Сидоровна, Вовка мой что-то кашляет. Не взглянешь ли?
И, побросав все свои дела, Густенька шла к больному Вовке, ставила ему банки да еще и шутила:
— Терпи казак — атаманом будешь!
Изменилась Густенька, повеселела, и, быть может, вышла бы она замуж за Левушку, но произошел случай, на первый взгляд незначительный, но после которого Густенька прервала всяческие отношения с Левушкой.
В начале августа в тополях появился филин. Первым увидел его Рудя. Насмерть перепуганный, прибежал он на кухню.
— Т-там, — заикаясь, произнес он и ткнул в темное окно.
И столько неподдельного страху было на его бледном лице и в расширенных глазах, что «папанинец» Вовка, тоже заикаясь, спросил:
— К-кто?
— Н-не знаю.
Маленькая Анютка с ревом побежала домой.
— Объясни толком, — потребовал Кутя.
Рудя опасливо подошел к окну:
— Отсюда не видать. На тополях сидит.
— Кто?
— Говорю — не знаю! Вышел, смотрю — светится. Думаю, что такое? Взял камень и бросил. А оно ка-ак закричит! Ка-ак захлопает!