Я сидел у реки, смотрел на первый увиденный мною рассвет и вдруг только сейчас по-настоящему понял, что мой папа никогда не вернется.
А над миром вставало солнце. Оно вываливалось из-за горы Гребешок большим желтым шаром, и, хотя не грело, ведь стоял сентябрь, мне оно казалось теплым и ласковым. Я был уверен, что оно принесет мне радость.
И правда. Именно в этот день приехали на побывку Димка и Валька Барабан. Они были одеты в красивую форму с красными лампасами, в фуражки с красными околышами и сверкающие ботинки. Мы встречали их на пристани — я, Наташка и мама. Они стояли на палубе парохода, оба высокие, повзрослевшие, и не успел пароход пришвартоваться, как они прыгнули на дебаркадер и побежали по скрипучей деревянной лестнице на берег.
Наташка вопросительно посмотрела на меня.
— Это Дима, — сказал я. — Твой старший брат. Беги.
И Наташка, раскинув ручонки, помчалась к брату.
Эпилог
Вот и вся история о людях, живших в большом бревенчатом общежитии, на Красной Слободке, в маленьком северном городке Сухонске, где не было затемнения, куда не залетали немецкие самолеты, где не мутнела от крови вода в реках.
Я закончил повесть, и мне захотелось прочитать кому-нибудь хоть одну главку. В квартире, кроме Максимки, моего сына, никого не было. Максимка сидел на корточках в своем уголке, бормотал что-то и строил из кубиков дом.
— Максимка! — позвал я.
Сын не ответил. Он обиделся на меня. Он приставал ко мне со своей сказкой «про Колобка», мешал писать, и я прогнал его в свой угол. Максимка очень любил слушать сказки. Особенно он любил сказку «Колобок». «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел…»
— Иди. Сказку почитаю.
Максимка мигом разрушил дом, подбежал, взобрался ко мне на колени и приготовился слушать. Я долго перелистывал рукопись.
— Понимаешь… Нет сказки. Я прочту тебе быль. Хорошо?
— Читай, — согласился Максимка.
Я и прочитал ему главу «В некотором царстве…». Она хоть названием напоминала сказку. Максимка слушал внимательно. В серых больших его глазенках застыло напряжение. Он думал.
— Ну как? — спросил я.
— Лучше про Колобка, — сказал сын.
И я начал читать ему сказку «про Колобка».
КРАСНЫЕ ОСТРОВА
Повесть
Глава первая
Деревня Старина
Две новости, одна другой тревожнее, скопом, в один день, обрушились на жителей деревни Старины.
Во-первых, утром заехал на часок районный ветеринар Серьга Воронцов, председателев зять, походил по фермам, пошумел для порядка, по пути заглянул на конюшню, увидел Синька и приказал пустить его в расход по причине какой-то заразной болезни. Немеряные версты пашни поднял за свою жизнь Синько; бывало, только на него и молились: и пахали, и боронили, и сеяли — все на нем, на Синьке, зимами из оглобель не вылезал — вывозил государственный лес. А теперь, на-ко, в расход. Жаль было колхозникам убивать старого трудягу.
Во-вторых, Ульяна Шамахова получила из армии телеграмму от сына Яшки, в которой он сообщал, что не сегодня-завтра прибудет домой. Узнав о приезде Яшки, учитель физкультуры Петр Иванович Звонарев, по-деревенскому — физкультурник Петенька, крепко задумался. Вся деревня знала, что Яшкина невеста, учительша Тоня, путалась по весне с физкультурником. И хотя Петенька наотрез отказывался признать свою вину, никто ему не верил. Колхозники помнили Яшку как первого драчуна и хулигана и потому не без основания беспокоились о судьбе физкультурника. Правда, Олюха Звонарева, Петенькина жена, грудастая, высокая баба, пришла к Ульяне и строго сказала: «Пусть только твой Яшка тронет Петеньку. Я его, лешака косоротого, в тюрьму запрячу». Почему Олюха назвала Яшку косоротым, одному богу известно. Яшка был парень хоть куда, синеглазый, черноволосый, сажень в плечах, в отца пошел, Алексея Мефодьевича, а за тем, говорят, девки табунами бегали. Богомольная бабка Вивея, коротавшая вечер в избе Ульяны, незлобиво укорила Олюху: «Ты что же, Олюха, на парня напраслину возводишь? Какой же он косоротой?» Как взъелась Олюха на бабку, как понесла… И так, и сяк, и чуть ли не по матушке. Плюнула бабка, ругнулась в сердцах: «Ляпа и есть Ляпа, прости, господи, мою душу грешную…» Ляпой Олюху прозвали за то, что где надо и не надо ляпала она правду-матку. И хотя Олюха твердо уверяла мужа, что Яшка не посмеет и пальцем его коснуться, тот, припоминая литые Яшкины кулаки, всерьез волновался.