— Они уж придумают, что делать, ты, Яромир, за них не беспокойся. Ты на все смотришь глазами солдата, а это, дружище, политика, Высокая политика. А в ней Зенкл и Рипка разбираются, конечно, лучше, чем какой-то там моравский столяр. И потом не забывай, что в одном ряду с нами стоит и президент. Бенеш никогда не допустит, чтобы в наши паруса дул восточный ветер. Насколько мне известно, скоро штурвал этого государства повернется совсем в другом направлении. Правительству это немного спутает карты, возникнут осложнения, и не исключено, что при этом коммунисты совсем выйдут из игры.
— Не знаю, Славек, откуда у тебя такие сведения, мне известно одно: коммунистов так просто из седла не вышибешь. За ними идет все больше и больше народу. И они знают это. Именно поэтому я и удивляюсь, что мы ничего не предпринимаем у них в тылу...
— Как ты можешь, Яромир, говорить, что мы ничего не предпринимаем? Я, напротив, могу тебя заверить, что делается многое. И делают именно те, кого ты называешь дураками.
— Американцы?
— Хотя бы и они.
— Не хочешь ли ты сказать, Славек, что у тебя с ними есть контакт? Тауб мне обещал, что если они что-нибудь начнут, то будут иметь меня в виду.
— Вполне возможно, что они и имеют тебя в виду, но дело пока еще не горит. Это только ты бьешь тревогу... Фамилия Бирдж говорит тебе о чем-нибудь?
— Уолтер Бирдж? Второй секретарь американского посольства?
— Именно он. Это как раз один из тех, кого ты так нелестно обзываешь дураком и кто, может быть, делает гораздо больше, чем ты думаешь.
— А у тебя есть с ним связь?
— Конечно.
— Так почему, черт возьми, ты не сказал мне об этом раньше? Знаешь, зачем я, собственно, к тебе сегодня пришел?
— Видимо, затем, чтобы предупредить меня о коммунистической опасности.
— И за этим тоже, но главное — чтобы договориться с тобой. Послушай...
Неханский лезет в нагрудный карман и вытаскивает из него сложенный лист бумаги.
— Что это? — интересуется Вал.
— Схема подпольной разведывательной сети, которую я имею в виду создать в ближайшее время. Как во время войны. Сейчас ведь тоже война.
— Но... Ты нетерпелив...
— Я не хочу больше ждать...
Велеслав Вал пробегает взглядом исписанный лист бумаги, на его лице опять появляется легкая, скорее искусственная, улыбка. Дочитав, он обращается к Неханскому:
— Я вижу, ты и меня в своем плане не забыл...
— Конечно! При подготовке такой акции нельзя забывать опытных и испытанных во время войны бойцов. Я рассчитываю на тебя в качестве руководителя пражской и юго-чешской группы. Потом на юге Чехии тебя кто-нибудь заменит. Сам я возьму северную и западную часть Чехии. А йиглавский доктор Смолин будет работать в Моравии.
— А знают ли про твой план те, кто у тебя здесь записан?
— Пока не знают. Я, естественно, убежден, что никто из тех, на кого я рассчитываю, не откажется с нами сотрудничать. Скажем, эти два офицера, которых я включил в твою группу, — штабс-капитан Тайхман и штабс-капитан Немечек. Оба служат здесь в штабе пражской дивизии. Оба поддерживают тесные связи с «Союзом готовности к защите родины», а Немечек, кроме того, курирует курсантскую школу в Бероуне. В случае необходимости ее слушатели могут...
— Подожди, Яромир, ты же говорил что-то о разведывательной сети, а теперь вдруг намекаешь...
— Конечно, прежде всего я имею в виду разведывательную деятельность. Но необходимо установить связь с нужными людьми.
— Значит, ты не имеешь в виду саботажа и террористические акты?
— Сейчас, разумеется, нет. Нам теперь нужно как можно быстрее договориться о сотрудничестве с Бирджем. Надеюсь, он будет более разумным, чем Курт Тауб, иначе... Если американцы будут слишком ломаться, я обращусь к англичанам. Ты когда, Славек, можешь связаться с Бирджем?
— Связаться с ним не проблема, но я не строю никаких иллюзий относительно того, что они примутся за дело с таким же энтузиазмом, как и ты. Видимо, будут ожидать развития событий после поворота штурвала на нашей скорлупке. Кстати, проинформировал меня о готовящемся расколе в правительстве именно Уолтер Бирдж. И я чувствую, что его шеф посол Штейнгарт обсуждал этот вопрос с лидерами нашей партии.
— Чувства, Славек, это одно, а настоящая работа — другое. Я предпочитаю второе...