Блага позволил ей вести себя и подчинился ей как слабое, больное дитя. Ему было бесконечно приятно играть такую роль. Он говорил мягко, ласково:
— Вы так добры, так внимательны... Я будто снова обрел дом, счастье, которое там, в Моравии, потерял... Мне кажется, что я знаю вас уже тысячу лет... И когда вы касаетесь меня рукой...
Он попытался взять ее за пальцы, но Иржина в ужасе отдернула руку, словно обожглась. И тогда Блага, прекрасно поняв, как надо себя вести с ней, твердо и даже дерзко сказал:
— Разрешите? — И снял с нее, ослабевшей и беспомощной, эти противные, не украшавшие ее очки. Несколько секунд он с удивлением смотрел на Иржину, затем неожиданно обхватил ее обеими руками за талию и потихоньку начал притягивать к себе.
— Боже... А ведь ты совсем недурна... Как тебя зовут?
И Иржина Кралова, пораженная тем, что ее почему-то оставили сила и воля, и тем, как легко она ему поддается, прошептала:
— Иржка...
Придя в себя после обморочного блаженства, она почувствовала, как ее заливает волна стыда. «Боже мой, что же со мной произошло? — размышляла она испуганно. — Ведь я же как самая последняя девка с улицы... Что же я наделала?.. Что позволила с собой сделать? Я умру теперь... умру от позора...» Но потом в голову ее пришла другая мысль: «Он не смеялся... Он видел меня такой, какая я есть, и не смеялся... Это было так прекрасно и сладостно, как грезы летней душной ночью». И она поняла, что действительно умрет, но не от позора, а от тоски, если к ней больше ни разу не вернется это прекрасное блаженство.
Она повернулась к нему. Павел лежал рядом с ней на диване под одеялом, раздетый, как и она. На стуле стояла недопитая бутылка вина и две рюмки, а на полу патефон. Уже в который раз на нем крутилась ее любимая пластинка «Звездная пыль». Она положила голову на его широкую грудь и счастливо проговорила:
— Я не знаю, что со мной, Павел... Во всем моем теле какой-то жар... И мне хочется плакать...
Он нежно погладил ее и мягко сказал с улыбкой:
— Это любовь, Иржка!
Ей вдруг захотелось рассказать ему о себе.
— Может быть, у меня такое ощущение от этой мелодии... Я ее очень люблю, Павел... Впервые я услышала ее во время войны в радиопередаче из Лондона или из Америки... Я слушала ее, прижавшись ухом к приемнику. Она рождала тоску и надежду... А когда над нашими головами загудели их самолеты...
— Да, «Стардуст», «Звездная пыль», — сказал Блага. — Я на этих самолетах летал.
Иржина была очарована им еще больше.
— Ты летчик?
— Я был пилотом-штурманом во время войны.
— Я тоже воевала...
— Ты? — с удивлением спросил Павел.
Иржина храбро призналась:
— Ты не думай, я уже не такая молодая...
Блага рассмеялся:
— Я этого даже не заметил.
— Мне так стыдно, Павел... — Иржина зарылась лицом в подушку. Слова Благи напомнили ей о том, что произошло, да и вообще она не привыкла слышать комплименты.
Блага почувствовал, что женщина, приютившая его, полностью находится в его власти. Он забавлялся ее растерянностью, умело играл на ее состоянии. В конце концов, он был неплохой психолог.
— За что стыдно? За то, что мы дали волю своим чувствам?
— Со мной такого еще никогда не было, поверь мне... Ты первый, кто вот так...
Блага погладил ее:
— Я знаю.
Кралова прижалась к нему всем телом и зашептала:
— Весь день и всю ночь будем вот так лежать... Я забуду обо всем — о работе, о людях, о своей жизни — и буду чувствовать только тебя, тебя, мне будет все равно, слышишь, я хочу отказаться от всего, только бы тебя не потерять. Я как пьяная... Весь мир, вся вселенная, все звезды — это только мы вдвоем, Павел...
Благе были смешны эти патетические признания, исходящие из уст стареющей женщины, но он не выдал себя ни смехом, ни улыбкой. Ему было важно удержать ее около себя, иначе его положение снова могло стать катастрофическим. Поэтому с профессиональным умением он тут же подстроился под ее тон:
— Я испытываю то же, что и ты... Ты как вино, которое взрывается внутри горячим гейзером, зажигая каждый нерв, каждую жилку...
Между тем патефон замолчал, иголка звукоснимателя кружилась по одной дорожке. Блага вылил остаток вина в рюмку и, не выдержав, засмеялся все-таки, но потом серьезно сказал: