Зал взорвался восторженными аплодисментами в знак согласия.
Павел Данеш был доволен. Ему удалось сорвать аплодисменты, значит, теперь ему будет больше к лицу скромность. Наступил подходящий момент для того, чтобы уйти. Он быстрым взмахом руки успокоил публику, чтобы добавить:
— Мне остается лишь пожелать вам ярких впечатлений от баллад и рондо Вийона, его ироничных жалоб и едких эпитафий. Итак, слово имеет... Франсуа Вийон!
Луч прожектора скользнул к краю сцены и высветил сидящего на деревянных ступенях человека — это был актер в костюме средневекового бакалавра. Павел Данеш тут же исчез в темноте.
Актер легко спрыгнул со ступенек и как истинный парижский волокита закружился в танце с тремя танцовщицами, которые одна за другой появились из темноты. Затем актер продекламировал:
В какую б дудку ты ни дул, Будь ты монах или игрок, Что банк сорвал и улизнул, Иль молодец с больших дорог, Писец, взимающий налог, Иль лжесвидетель лицемерный, — Где все, что накопить ты смог? Все, все у девок и в тавернах![11]Тут актер спрыгнул с подмостков в зал и, сопровождаемый светом прожектора, стал прохаживаться между столиками. Обращаясь к зрителям, он небрежно бросал им в лицо сатирические строки стихов:
Пой, игрищ раздувай разгул, В литавры бей, труби в рожок, Чтоб развеселых фарсов гул Встряхнул уснувший городок И каждый деньги приволок! С колодой карт крапленых, верных Всех обери! Но где же прок? Все, все у девок и в тавернах![12]Он дошел до столика в углу, где жались над первой в жизни рюмкой вина молоденькие паренек и девчонка, которым было лет по пятнадцати. Освещенные лучом прожектора, они, конечно, засмущались, не зная, куда девать глаза и руки.
Актер видел их смущение, но, несмотря на это, продолжал:
Пока в грязи не потонул, Приобрети земли клочок, Паши, коси, трудись, как мул, Когда умом ты недалек![13] —И пошел, сопровождаемый светом, дальше.
Они, наверное, были ему благодарны за то, что он хоть ненадолго, всего на несколько секунд, задержался возле их столика. Полумрак скрыл их. Голос актера звучал издалека и уже не был адресован им лично.
Но все пропьешь, дай только срок, — Не верю я в мужей примерных, — И лен, и рожь, и кошелек, — Все, все у девок и в тавернах![14]Паренек, когда они остались за своим столиком опять вдвоем, проговорил:
— Он бесподобен, правда? Спасибо Павлу, что он нас сюда пригласил. Подожди, ты еще услышишь, как поет Ева.
Девушка, однако, не разделяла его восторга. Она неожиданно спросила:
— Слушай, сколько у тебя?
Паренек заметно испугался. Его наличные были, конечно, мизерные, и он, разумеется, подсчитывал в уме, сколько могут стоить в этом изысканном заведении их две рюмки вина, и боялся осрамиться перед девушкой, которую сюда затащил. Нащупав кошелек, чтобы убедиться, что он при нем, юноша спросил:
— Чего?
— Времени сколько?
Он ответил с облегчением:
— Сейчас десять минут девятого. Что ты все дергаешься?
И тогда она призналась:
— Я к тому, что меня папа убьет, если узнает, что я здесь. Дома я сказала, что мы идем с агитбригадой... в дом пенсионеров.
Стойка бара поэтического кафе представляла собой уютный красочный уголок, отделенный полупрозрачным занавесом из бусинок на длинных нитках от основного зала, в котором в роли Франсуа Вийона выступал сейчас актер Водваржка. Там сидели на высоких стульях всего два посетителя: редактор и критик Дагмар Неблехова, с бледным лицом, в несколько эксцентричном модном костюме, и поэт Павел Данеш. Владелец заведения, он же бармен, Роберт Сганел, элегантный мужчина с проседью в волосах и с одухотворенным лицом, доливал им коньяк в пузатые коньячные рюмки. Налив и себе, он чокнулся с Данешем и сказал:
— Вы были бесподобны, маэстро. Восхитительны!
Неблехова улыбнулась и подняла вверх большой палец:
— Первоклассно! Просто отлично!
Данеш уже давно потускнел после своего вступительного слова и, хотя похвалы были ему приятны, выглядел поникшим. Отяжелевшим языком он спросил:
— Никто не заметил?
— Чего?
— Что перед этим я полдня пил.