— Поехали!
— Мы только вдвоем поедем? — удивленно спрашивает водитель, прежде чем повернуть ключ стартера. — Где Ланда? Он отказался?
— Зачем ему отказываться?.. С Ландой все в порядке. Он ждет нас внизу, около кладбища. Мы не можем рисковать, нельзя, чтобы нас здесь видели всех вместе. Поезжай!
«Форд» медленно трогается в сторону Смихова. Но прежде чем доехать до перекрестка, он останавливается еще раз. На заднее сиденье молча садится третий мужчина.
— Взял? — спрашивает его сидящий рядом с водителем.
— Взял. На каждого из нас по одной штуке и по две полных обоймы.
— Нормально. Давай, Йозеф, гони...
Черный «форд» выезжает из Смихова сначала на противоположный конец Праги, а потом по шоссе в сторону Кутна-Горы. В машине тихо. Разговаривать никому не хочется. Кто знает, какие мысли сейчас у каждого в голове?
Думают ли они о прошлом или о будущем?
Вряд ли они предполагают, что через несколько часов станут действующими лицами тягчайшего преступления, которое потрясет не только жителей кутногорского района. Один из них нажмет курок пистолета и хладнокровно застрелит мать двоих детей, которую до сих пор совсем не знал.
На их языке эта поездка именуется «карательной экспедицией». Они едут ликвидировать врага. Своего врага.
Почему?
Простой вопрос, который требует пространного ответа. Поэтому необходимо хотя бы коротко рассказать о прошлом убийц, спешащих к месту преступления.
Тот, кто будет стрелять, сидит сзади. Другие фамильярно называют его Ланда или просто Тоник, хотя знают его всего несколько недель, а его прошлое им вообще неизвестно. Сидящих вместе с ним в «форде» и всех других людей, знающих о «карательной экспедиции», вчерашний день Ландовского, в сущности, не интересует. Достаточно того, что однажды он сказал о себе: «Ненавижу коммунистов. Они отняли у меня все мое имущество и мои заслуги. Они не признают того, что я во время войны был парашютистом и каждый день рисковал жизнью ради того, чтобы наша республика стала свободной...»
Странно, по никто его тогда не спросил, о каких «заслугах» идет речь и какого имущества он лишился. Если бы даже кто-то сделал это, то услышал бы еще один рассказ — плод буйной фантазии Ландовского. На самом деле этот человек ни в какой армии не воевал, а парашют видел разве только во сне.
Антонин Ландовский за тридцать семь лет своей жизни не принес никакой пользы. Лишь время от времени ему удавалось обманывать людей. Он сменил большое количество профессий и ни на одной так и не остановился. В молодости он пек булки и хлеб, работал поваром и мельником. Всюду от него требовали работу, а работать не хотелось. После войны он устроился заведующим одной из пекарен на севере Чехии. Но вскоре вступил в конфликт с законом и лишь чудом не попал за решетку. Женился, стал отцом двоих детей, но и в семье не задержался, как и во всех местах работы.
В 1950 году он встретился с Марией Новотной. Вероятно, именно этой разведенной женщине он впервые стал рассказывать свои сказки о мнимом героизме под куполом парашюта, стремясь снискать ее благосклонность. В глазах Марии он скоро сделался непризнанным героем. Поверив лгуну, она старалась поправить несправедливость по отношению к Ландовскому тем, что рассказывала о его «героизме» своим знакомым. В большинстве случаев ее выслушивали скептически...
Рядом с водителем черного «форда» Йозефом Купилом сидит Йозеф Кабелка. Он самый старший из экипажа машины. В конце ноября 1952 года ему исполнится пятьдесят. Он не только самый старший, но и самый энергичный из них. Наверное, потому, что в жизни он привык приказывать. Сначала батракам и прислуге в имении своих родителей в Горни-Крутах. Потом продолжал отдавать приказы, когда стал сам вести хозяйство. Но он не собирался оставаться навсегда на родной земле. Женившись в сорок пятом году, он сдал свое поместье в аренду, а сам переехал в Прагу, где купил преуспевающую прачечную и гладильню. Тем самым количество людей, которым Кабелка мог приказывать, существенно увеличилось. Соответственно возросла и прибыль. Кабелка командовал уже не только батраками и прислугой, но и более чем полудюжиной работниц и учениц.
Семья Кабелки жила безбедно во время войны и пару лет после ее окончания. Из деревни им поставляли продукты, из прачечной и гладильни текли деньги. Но потом пришел февраль 1948 года, а с ним и конец частного предпринимательства. Кроме того, новые законы республики говорили о том, что земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает. Ни то, ни другое в расчеты семьи Кабелки не входило. Их первоначальное недовольство новым общественным строем вскоре превратилось в ненависть к тем, кто вводил новые законы в жизнь, — к коммунистам.
Уже весной сорок восьмого года в квартире Кабелки стали собираться люди, которые, как только речь заходила о социализме, начинали сопеть, словно разъяренные индюки. Бывшие предприниматели Ярослав Ледашил, Йозеф Купил и земляк Кабелки Йозеф Птак сначала ходили сюда послушать передачи радиостанции «Свободная Европа». В этом кружке подстрекательские разговоры падали на живительную почву. Не прошло и нескольких месяцев, как они дали свои плоды.
В один прекрасный день в доме номер 80 на Пльзенской улице появился ручной печатный станок, а вскоре и антикоммунистические листовки. Они предназначались для жителей не столицы, а сельской местности. Листовки предостерегали людей от создания сельскохозяйственных кооперативов и вообще от коллективизации деревни. В районах Колина и Кутна-Горы их распространяли Птак и жена Кабелки. По вечерам они ездили на мотоцикле Кабелки по деревням и разбрызгивали там свою ядовитую бумажную слюну. Делали они это неоднократно, пока не поняли, что их старания совершенно бесплодны.
В начале пятьдесят первого года, когда «Свободная Европа» стала постоянно призывать к террористическим актам против каждого, кто разделяет идеи социализма, раздался голос и Анны Кабелковой.
— То, что мы делали до сих пор, — пустое занятие. Коммунисты в деревне укореняются все больше и больше. И хуже всего то, что люди им начинают верить...
— Факт, — поддакнул Кабелковой Йозеф Птак. — Только вряд ли что-нибудь можно изменить.
— Это почему же? Если вы не наложите в штаны, кое-что сделать можно. Нужно загнать их в тупик, нагнать страху на этих сельских хозяев. Они должны бояться вступать в этот их колхоз! А тем, кто агитирует за кооперативы, нужно задать как следует!
— Ты думаешь, Аничка...
— Да, думаю. Парочку нужно было бы прирезать, а остальные уж поостереглись бы пускаться на что-нибудь подобное...
Эти циничные слова были произнесены женщиной. И тогда, в январе пятьдесят первого года, впервые было названо имя жертвы — Анна Квашова. Произнес его Йозеф Птак. И он прекрасно знал, почему сделал это...
В последние годы он лично несколько раз сталкивался с Анной Квашовой. С тех пор как Анна стала председателем местной организации КПЧ в Храстне и начала работать в национальном комитете, она несколько раз принималась за Птака. Называла его спекулянтом и лодырем...
— Может быть, я и спекулянт, — сказал тогда у Кабелки Птак, — но какое до этого дело грязной деревенщине? Я что, с ней торгую? Каждый кормится как умеет, и никакие коммунисты не должны в это дело совать свой нос. Я разве не прав, Аничка?
— Но Квашова, насколько мне известно, лезет не только во все дела в Храстне. Ты знаешь, что она сказала год назад на конференции коммунистов в Кутна-Горе? Крестьяне, мол, спекулируют мясом и мукой, а рабочие голодают. Да-да, прямо так и сказала, и за это ей тогда здорово хлопали, помнишь?
— Я помню только то, что за ее выступление через пару дней мы выбили у нее все стекла. Но она после этого все равно не успокоилась. А теперь мне сестра пишет, что Квашова отказалась подписать ей заявление на продовольственные карточки, потому что, мол, она сама себя обеспечить может, а продукты, вместо того чтобы их сдавать, продает спекулянтам. Это она на меня намекала...