Бандитское преступление в бабицкой школе вызвало волну возмущения по всей стране. В район между Тршебичем и Моравске-Будеевице приехали десятки сотрудников КНБ и несколько частей народной милиции.
Пришло время положить конец терроризму.
Через восемнадцать часов после преступления в Бабице сотрудники органов безопасности нашли убежище преступников, которые забились в норы, как крысы, на ржаном поле около Лоуковице.
Бандитов окружили. Но прежде чем в деле террористической группы Малого была поставлена точка, между сотрудниками КНБ и террористами произошла перестрелка. Двое сотрудников, шедших по следам преступников, были ранены. О ходе этой схватки давал показания Митиска:
— В тот день, 3 июля, около четырех часов дня я вдруг услышал какие-то голоса. В это время мы четверо — Малый, братья Плихты и я — лежали на ржаном поле. Я лежал метрах в трех от Малого и тут же предупредил его, что кто-то идет. Он бросил мне автомат, пистолет и гранату. Потом мы начали стрелять туда, откуда слышались голоса. Окружившие нас тоже открыли огонь. При этом меня ранило в ногу и в бок. Автомат выпал у меня из рук. Тогда я стал стрелять из пистолета. Когда я увидел, что Малый и оба Плихты вдруг перестали стрелять и неподвижно лежат на земле, я понял, что это конец, и сдался...
Вскоре после этого были арестованы и те, кто помогал террористам в их преступной деятельности. Среди них были священники Паржал и Дрбола, которые в своей ненависти к социализму не задумываясь благословляли убийц.
В черном «форде», который направляется из Праги к Кутна-Горе, сидят преступники, для которых террорист Малый и его подручные стали примером. Печальным примером.
На границе кутногорского района «форд» останавливается. Мужчины выходят и заменяют номер, после чего машина снова трогается в путь.
— Где нас должен ждать Птак? — спрашивает Ландовский Йозефа Кабелку.
— На перекрестке у Храстне.
— На него можно положиться?
— Конечно. Так же, как на тебя или на меня. У него с этой бабой свои счеты.
— Отлично, сегодня он с ней может рассчитаться.
— Только не Птак, его все в деревне знают. Он нам только покажет, где живет Квашова, а пойдешь к ней ты сам. Тебя она никогда в жизни не видела. Мы с Купилом останемся в машине.
— Ясно, так мы и договаривались...
Черный «форд» с новым номером приближается к Храстне. На перекрестке около деревни их ждет Йозеф Птак. Они останавливаются и долго о чем-то договариваются.
Вечер, начало десятого. Храстна лежит в темноте, только в здании национального комитета да в двух-трех других домах еще горит свет.
В домике Квашовых уже легла спать двенадцатилетняя Яна. Но у ее матери дел еще полно. Вечером управилась со скотиной, потом прибралась в доме, приготовила ужин, а теперь сидит над талонами на продовольственные карточки для смрковских и храстненских жителей. Она считает записанные данные и сравнивает их с теми, которые указаны в заявлениях некоторых крестьян о снижении поставок мяса и зерна.
Чувство возмущения охватывает ее, когда она читает имена тех, о которых точно знает, что они спекулируют мясом, мукой или яйцами и все-таки не стесняются писать заявление о снижении поставок.
Временами морщинистая, натруженная рука Квашовой берет карандаш и пишет на заявлении замечания. Завтра заявления будут разбирать на заседании комитета, и там Анна хочет сказать свое мнение. Так было и много раз до этого. О скрягах и эгоистах, о том, что они думают только о себе и забывают, что живут в обществе, которое хочет добра всем, кто трудится...
Завтра...
Завтра Анна Квашова уже никому ничего не скажет. Ни в национальном комитете, ни дома. Ни своей дочери Яне, ни сыну Карелу, который именно теперь, когда он ей так нужен, служит в армии. Ни своему мужу, который поехал на заработки в Прагу.
Завтра...
В тот день, 10 января 1952 года, неподалеку от домика Квашовой остановился черный «форд». С заднего сиденья сошел худощавый мужчина в глубоко надвинутой на глаза шляпе и направился во двор небольшого хозяйства...
О том, что случилось в следующие минуты, позже рассказала двенадцатилетняя Яна Квашова:
«После десяти вечера к маме пришел какой-то незнакомый человек. Сначала он дернул за ручку, но поскольку дверь была закрыта, он подошел к окну комнаты, где лежала я, и постучал. Когда я откликнулась и спросила, кто там, он спросил, дома ли мама. Это уже услышала и она. Накинула на голову платок и пошла открыть дверь. Пригласила войти этого человека, а он уже в прихожей сказал ей, чтобы она скорее одевалась, потому что он должен отвезти ее в Прагу в секретариат партии. Мама спросила его, в чем дело, и попросила этого человека предъявить документы. Мне кажется, он показал ей какое-то удостоверение. Потом он сказал, чтобы она поторопилась, потому что им нужно еще заехать за каким-то Марешем. И что он пока пойдет сказать шоферу, чтобы развернулся.
Когда тот человек вернулся, мама уже оделась. Она надела вишневое вельветовое платье, которое брат подарил ей на рождество, а на голову пестрый платок. Прежде чем надеть пальто, она предложила этому человеку поесть ливерной колбасы с хлебом и сама завернула с собой завтрак. Еще я помню, что она положила в сумку паспорт и партийный билет. Потом оба ушли...»
Черный «форд» с тремя мужчинами и одной женщиной выехал из засыпающей деревни. Он направился к Праге, но вскоре свернул с шоссе.
Анна Квашова с беспокойством смотрела по сторонам, потом потребовала от мужчин объяснения. Но вместо слов бандиты вытащили пистолет.
О том, что было потом, будет давать показания один из соучастников этого преступления, Йозеф Кабелка:
«Ландовский сказал Квашовой, зачем мы ее увезли. Он строго сказал ей, что мы будем ее судить. Но он не сказал ей, что она уже заранее приговорена к смерти.
Потом мы все молчали. Только я показывал Купилу, куда нужно ехать. Мы ехали по полевой дороге через Хлум на край Ратайского заповедника. Там я сказал Купилу, чтобы он остановился. Ландовский вытолкнул Квашову из машины, а потом мы ее отвели в еловый лес. Примерно в пятидесяти метрах от леса Ландовский велел ей сесть на кучу хвои.
В это время у всех нас были в руках пистолеты, а Ландовский объявил Квашовой, что наш «особый трибунал» приговаривает ее к смертной казни за ее деятельность в коммунистической партии и в национальном комитете. Она настолько была этим потрясена, что не сказала ни слова.
Она не плакала и ни о чем не просила. Только молча смотрела.
А потом Ландовский выстрелил.
Я видел, что он попал Квашовой в голову. Видимо, она тут же умерла. Мы все сразу же побежали к машине. Я сменил на машине номере, и мы уехали в Прагу...»
«Особый трибунал». Действительно, особый — суд бандитов над честным человеком.