— Я получил через Ватикан сообщение о том, что в Чехословакии арестован некий пастор, который должен был выполнить и наше задание. Похоже, что не выполнит...
— Ходок? — коротко спросил Аллен Браун, собеседник Пастора, имея в виду агента-пешехода.
— Да, ходок. Но в отличие от других подавал неплохие надежды. Интеллигентный человек, имевший широкие контакты со священниками не только в Южной Чехии, но и в Моравии.
— Но теперь, раз он попался, все контакты полетят к черту, доктор. Вы хотели что-то узнать?
— Вот именно! Когда вы в ближайшее время отправляете человека за «занавес»? И кого?
— В ближайшее время никого... Есть тут, правда, у меня один парень, который прошел курс полетов на шарах в Англии, но похоже, что он отправится не раньше чем через месяц.
— Значит, прилично подготовлен?
— Учитывая вложенные в него средства, вполне сносно. Мы рассчитываем, что он сколотит в Чехословакии группу надежных людей, которая будет заниматься, главным образом, военными вопросами.
— Это и нам пригодилось бы.
— Что пригодилось бы?
— Тот ходок, который уже не вернется, имел задание установить связь с одним человеком в Таборе, который довольно свободно разбирается в авиации. Этот человек законсервирован у нас с сорок восьмого года, и пока мы его не трогали. Теперь бы он нам очень пригодился, да вот пастор провалился...
— А вы хотели бы, чтобы направляемый нами человек выяснил, видал ли пастор вашего агента в Таборе?
— Неплохо бы.
Аллен Браун отхлебнул глоток коньяка из рюмки, закурил сигарету и важным тоном, не соответствующим его положению, сказал:
— Что касается меня, то я ничего не имею против. Но вам, доктор, конечно, придется договориться с Моравецем, которому подчиняется этот парень. Насколько мне известно, Бероун не так далеко от Табора, чтобы из-за этого возникли какие-либо проблемы. Кроме того, Моравец, может быть, и будет рад оказать вам услугу.
— Этот парень будет работать в районе Бероуна?
— Где-то в тех местах.
— Прекрасно. С Моравецем, я думаю, договоримся. А знаете, Браун, мне с вами хорошо работается...
Они разговаривали еще долго. В том числе говорили и о судьбе человека, который должен был приехать во Франкфурт-на-Майне, чтобы оттуда отправиться дальше на Восток.
До полуночи остается немногим более часа. А в лесах, раскинувшихся восточнее западногерманского пограничного городка Арцберг, у группы из шести человек еще полно работы.
Трое американских военнослужащих на склоне горы готовят к запуску небольшой шар, еще трое, в штатском, стоят перед военной палаткой и разговаривают.
— Можете готовиться, минут через пятнадцать полетите, — глуховатым голосом произносит мужчина, передавший перед этим Ладиславу Крживачеку штурманские принадлежности и метеорологическую карту. — Кажется, полет будет удачным. Часа через три приземлитесь. Не забывайте только следить за высотой. Тысяча шестьсот метров, не больше и не меньше.
— Понятно, Вилли. Тысяча шестьсот, не больше и не меньше. Ну, пока!
Вилли дружески хлопает Крживачека по плечу, а третий из штатских, Аллен Браун, протягивает ему руку:
— Ни пуха ни пера, Лацо! И не забудь про голубей. Идашека пошлешь сразу же, как приземлишься, а Златоглавека — когда немного осмотришься и определишь место посадки.
— Ясно, Браун. Ну, я пойду.
Ладислав Крживачек усаживается в небольшую корзину под шаром. Через несколько минут солдаты отвязывают канаты. Шар устремляется вверх и берет направление на восток. Сидящий в нем человек таким путем возвращается в страну, где он родился двадцать два года назад.
Родился Крживачек под знаком Скорпиона 31 октября 1931 года. Ровно через двадцать лет, тоже в октябре, он бежал из Чехословакии на Запад. И вот теперь, спустя два года, в последний день октября, он вновь возвращается в республику. Аллен Браун, готовивший его для этого путешествия, утверждал, что люди, рожденные под знаком Скорпиона, — дети фортуны. У них, мол, выходит все, за что они принимаются, потому что они отважны и хитры.
Когда Ладислав Крживачек впервые услышал эти слова Брауна, он сразу им поверил. Но теперь, когда он никак не может избавиться от неприятного ощущения где-то в груди и временами в горле, он начинает сомневаться в их достоверности.
«Это, наверное, просто слова, которыми Аллен пытался придать мне уверенности, — думает Крживачек. — Если бы я действительно был дитя фортуны, то не лишился бы в семь лет отца. И наверное, не сидел бы сейчас в этой проклятой скорлупке, которая тащит меня бог знает куда. Конечно, это были просто слова, хотя... Фактом, однако, остается то, что кое-что в моей жизни могло бы сложиться еще хуже. Когда отец в тридцать восьмом году умер, меня взяла к себе бабушка. И мне с ней жилось неплохо. Она дала мне все, что могла. Дала, несомненно, больше, чем в то время могла дать мне мать. Да и торговую школу я закончил благодаря бабушке. А потом стал служащим славной бероунской больничной страховой конторы. Это, конечно, не бог весть что! Хорошо еще, что в то время у меня была своя скаутская компания и был еще аэроклуб. Это хоть чуточку поддерживало интерес к жизни. Там я познакомился с Иркой Ржигой и еще несколькими ребятами, которым жизнь при коммунистической диктатуре не нравилась так же, как и мне. Они не признавали ее. Не могли признавать, потому что она лишила их возможности заниматься предпринимательством. Всех пас лишила возможности найти себе применение — дантиста Климека, Поспишила, у которого была своя авторемонтная мастерская, дочь аптекаря Иржину и меня тоже. Уже служа в своей конторе, я все поглядывал, не подвернется ли где какой бизнес. А при моих способностях я вполне мог бы этим заняться, но после сорок восьмого года с частной торговлей стало плохо, и мне не оставалось ничего другого, как распределять больничные пособия. Противная поденщина. И разве удивительно, что я оттуда сбежал? От больничных листков и из республики вообще... Мы направились с Иркой Ржигой на Запад. И нам повезло, что на границе нас не схватили. Но потом...»
Потом за границей удача отвернулась от Ладислава Крживачека. Его представления о жизни на Западе растаяли как осенний снег. Вместо свободного предпринимательства, на поиски которого он отправился, ему предложили работу в лесу или в карьере. Это при его-то образовании и способностях...
Но об этом теперь, во время своего путешествия на воздушном шаре, Ладиславу Крживачеку думать не хотелось. Ничего приятного в этом не было, и вспоминать об этом он не любил.
Не любил... И все-таки скоро этот безрадостный период своей жизни ему придется воскресить во всех подробностях. Сделает он это перед следователем, когда будет давать показания. Кроме всего прочего, он сообщит:
«...А потом западногерманская полиция передала нас американцам. Они сначала взяли у нас отпечатки пальцев, сфотографировали, а затем приступили к допросам. Нас расспрашивали о личной жизни, о родственниках, о взаимоотношениях на работе и по месту жительства, о том, что мы знаем о военных объектах, и о многом другом. Меня спрашивали об аэродромах, поскольку я был членом аэроклуба.
Это продолжалось несколько дней, а потом нас передали в лагерь для беженцев «Война». Там нас опять стали расспрашивать журналисты, которые говорили, что они из радиостанции «Свободная Европа». Может быть, они действительно были оттуда, но их вопросы подозрительно смахивали на те, на которые мы уже отвечали американцам. Мы с Ржигой искали хоть какую-нибудь работу и попросили журналистов нам помочь. Только все было напрасно. Потом начальник барака сказал, что одной строительной фирме нужны рабочие. Мы пошли туда, но от нас потребовали документы и водительские удостоверения. Однако эти документы американцы отняли у нас при первом же допросе. Мы стали их искать, и тогда нам сказали, что эти документы уже ликвидированы и нам нужно в немецкой полиции получить новые. При этом мы познакомились с парнем, которого звали Ярда. Он предложил нам работать на американцев. Мы спросили, какую работу он имеет в виду, и он намекнул нам, что мы могли бы работать на одну шпионскую группу, которой руководит бывший чехословацкий генерал Моравец. Когда мы согласились, он рассказал нам подробности. Сказал, что мы пройдем специальный курс обучения, а потом нас с определенным заданием пошлют обратно в республику. Мы подписали заявления и с той поры стали получать 20 марок в неделю до конца января 1952 года, когда меня отвезли в Сонтхофен на курсы разведчиков.