— Пойду посмотрю, хватит ли там на всех стульев, — неожиданно сказала она. — И закажу пива на стол президиума. Чего ты, Павел, хочешь? Малиновую настойку, пива или кофе?
Павел Шанда не ответил, ему было ясно, что вопрос сестры в эту минуту был лишним, да Анна и не собиралась ждать ответа.
Неожиданно для всех Карел Мутл потерял самообладание. Бросив сигарету, он выбежал на середину площади, повернулся к молчащим белым избам и, будто невменяемый, закричал срывающимся голосом:
— Что с вами, люди? Черт возьми, что же нам — идти вас просить?!
Ответом ему была тишина. Только несколько занавесок за густыми зарослями фуксий и пеларгоний слегка дрогнули, когда их быстро опустили те, кто минуту назад с интересом наблюдал за происходящим.
Единственным человеком, появившимся на площади, был председатель. кооператива Вчелак. Он уныло подошел к Карелу и устало проговорил:
— Что ты здесь орешь? Зря все это. Никто из них все равно не придет.
— Как не придет? — не поверил ему Мутл.
— Боятся они!
— Чего им бояться, скажи, пожалуйста?
— А всего! Того, что спалили коровник, что на тебя напали, что Эмана вчера арестовали. Всего. Слишком много бед обрушилось вдруг на нашу деревеньку.
Мутл беспомощно сжал кулаки:
— Сиволапые мужики! Трусливые сиволапые мужики!
И тут Вчелак неожиданно одернул Мутла:
— Не ругайся. Что ты удивляешься? Ведь ты тоже боишься!
— Что? Я? — Мутл судорожно засмеялся.
— Зовешь их на собрание, а сам отсюда удираешь?
— Я?
— Все уже знают, что ты хочешь переехать в город. И можешь быть уверен, никто тебя в этом не упрекнет, никто не заругает и не осердится на тебя. Наоборот, люди говорят, что ты умно поступаешь. Здесь становится слишком жарко.
Мутл был потрясен этими спокойно произнесенными словами Вчелака и попытался вяло возразить:
— Но ведь это неправда... Я...
Его перебил энергичный голос Шанды:
— Не спорьте! В этом нет никакого смысла, товарищи!
Дела здесь обстоят гораздо серьезнее, чем я предполагал. Надо посоветоваться в райкоме.
Он быстро простился с ними, пожав всем руки, и заспешил к «татре», которая ожидала его в тени трактира.
Машина уехала. Из репродукторов все так же гремели марши. Все вдруг почувствовали подавленность и тоску. Карел еще с минуту упрямо молчал, потом повернулся к Томану:
— Соберем сегодня вечером внеочередное заседание комитета, проведем его у вас в школе, пан управляющий, согласны? — Не ожидая ответа, он прошел мимо распахнутых настежь дверей трактира и, понурив голову, побрел домой.
В этот момент чья-то милосердная рука выключила наконец трансляцию.
До этого времени жизнь у старшины Матыса была, можно сказать, золотой. Он был сыном тршемошницкого сельского сапожника, выучился в близлежащем городке на слесаря, но во время службы в армии ему так понравилась военная форма, что, отслужив, он подал заявление о приеме в КНБ. После краткого обучения и еще более краткой практики его направили служить на пункт КНБ в центре участка, где он, по сути дела, был дома. Служба его не была тяжелой: мелкие кражи, драки на танцах или бешеные гонки сельских ребят на мотоцикле, вот, пожалуй, и все его заботы. Поэтому от весны до зимы он каждый день мог посвятить хотя бы несколько минут своей страсти — рыбалке. Складная удочка была всегда при старшине, даже на обходах. Как только подворачивался случай, он садился к воде, закидывал удочку и, наблюдая за поплавком на глади реки или озера, ждал. И главным для него был не улов — все равно пойманную рыбу он раздавал в селах, — а успокаивающее, блаженное созерцание гладкой поверхности пруда или речки.
Все его здесь знали, дружески с ним здоровались, называя запросто Вашеком. Он был для них скорее обычным жителем, чем полицейским, тем не менее, питая определенное уважение к форме, которую он носил, люди не забывали дать ему гостинец, например кусок мяса, когда он шел мимо дома, в котором только что забили какую-нибудь скотинку, поднести кружку пива, а то и чарочку в местном трактире, когда он сквозь пальцы смотрел на то, что трактир вовремя не закрыт, и давал вошедшим в азарт игрокам доиграть до конца.
Конечно, такие действия расходились с предписаниями, но Матыс хорошо понимал, что он добьется большего на своем участке, если будет относиться к людям с пониманием, а не сухо, по-казенному. Они, в свою очередь, тоже вели себя с ним открыто, не умолкали, когда он входил в пивную или в автобус, а поэтому у него было отличное представление обо всем, что творится на подведомственной ему территории, что за люди здесь проживают. Хорошее знание людей и обстановки позволяло ему сразу замечать чужаков, если таковые появлялись в его деревнях. Довольно часто ему удавалось предупредить преступления, потому что жители в беседах с ним забывали, кто он такой, и невольно выбалтывали много доверительных сведений. Таким образом, он был счастлив, исполняя свои функции, потому что из бедного и не очень-то почитаемого сына сапожника вырос в авторитетное лицо и принадлежал теперь к местным властям, что давало ему возможность сидеть на различных мероприятиях не иначе как рядом с председателями национальных комитетов, председателями кооперативов и партийных организаций. Одного ему не хватало для полной удовлетворенности — семьи. Ему казалось легкомысленным болтать с девчатами, шутить с ними, однако |без этого, видно, вопрос решить было нельзя. Матыс очень надеялся, что однажды, раньше или позже, он найдет ту самую, единственную, с которой сразу можно будет начать счастливую семейную жизнь.
И вот конец всем его мечтам! События в Планице неожиданно лишили его уверенности и спокойствия. Теперь он знал, что ошибался; нет, ничего он не знает о своем участке и о людях, которые в нем живут!
То, что происходило в Планице, страшно опечалило его. Он воспринял происходящее как подлую измену, несправедливую плату за добрую дружбу и доверие, которые он ставил на первое место в отношениях с людьми. Выстрелы в Планице разбили в пух и прах весь его маленький, заботливо создаваемый мирок. Как теперь ему здесь жить? Ведь и люди теперь стали опускать перед ним глаза, а то и бежать от него в испуге, когда он хотел с ними переброситься несколькими словами. Его уже называли не «наш Вашек», а «тршемошницкий полицейский», который расследует планицкую попытку убийства, как будто в том, что произошло, есть и его вина, как будто и на нем остался кусок этой планицкой грязи. Поэтому он стремился побыстрее закончить это дело и схватить преступника, чтобы работать и жить здесь так же, как до сих пор. В эти дни ему пришлось позабыть и о рыбацкой страсти, он даже перестал ходить домой, почти не спал, днем и ночью подолгу допрашивая арестованного Эмана Заградника. Вдобавок он вдоль и поперек исходил свои деревни, посетил всех надежных информаторов — но напрасно. Ни одного следа! Даже собаки-ищейки не помогли. В ту роковую ночь к утру начался сильный дождь, который хотя и освежил воздух и напоил потрескавшуюся от жары землю, в то же время уничтожил все запахи и размыл следы.
Уставший, обозленный неудачами, с посеревшим от бессонных ночей лицом, Матыс сидел, склонив голову, за своим столом, когда в его бедно обставленный кабинет вошел Земан.
— Житный еще не звонил?
Матыс вскочил как ужаленный, протер глаза, чтобы побыстрее прийти в себя, и отрицательно покачал головой.
Земан, такой же, как и старшина, уставший и невыспавшийся, прошел к умывальнику и начал плескать себе на лицо холодную воду.
Матыс немножко потянулся, зевнул, потом снова сел за свой стол и закурил. Хриплым голосом он задал Земану вопрос, который больше всего занимал его сейчас:
— Как насчет подкрепления? Пришлют нам кого-нибудь сюда?
— Я только что приехал из районного комитета... С утра в понедельник милиция выставит патрули... Помогут нам прочесать этот район.