На экране появились не очень качественные диапозитивы, на которых Земан увидел сидящих в различных позах и занятых дискуссией Перри Штайна, Неблехову, Данеша, Голы, Ланду и какого-то еще мужчину в клетчатом пиджаке, лица которого ни на одном кадре не было видно. Они уютно расположились вокруг горящего камина, держа в руках рюмки. Из магнитофона, который включил техник, тем временем раздавались их голоса:
— ...Итак, вопрос такой — не следует ли основать какую-нибудь новую партию? Необходимо, чтобы она носила антикоммунистический характер...
Житный представил говорящего:
— Это Павел Данеш.
— ...и канализировала сопротивление существующим партиям.
— Разумеется, нельзя тянуть дело с партией беспартийных, назовем ее, чтобы это не звучало так дико, скажем, «клубом активных беспартийных». Туда пошли бы и католики, в этом нет сомнения, они бы считали, что будут ведущей силой, что это их партия...
Житный тихо пояснил:
— Это говорит профессор Голы.
Голос из магнитофона продолжал:
— Затем наверняка возникла бы партия социалистов-немарксистов. Такая партия чрезвычайно выгодна тем, что считалась бы лояльной, даже если бы она не была таковой на самом деле. Однако эту социалистическую немарксистскую партию я хотел бы видеть без бывших национальных социалистов.
— А как быть с ними, пан профессор? Они ведь тоже каким-то образом проявят себя. Или вы так не считаете?
— Это была партия чехов, которые называли себя социалистами, народными социалистами, на них опирался Бенеш... Вы, Данеш, по убеждению лидовец[21] или католик?
— Нет... Я был в КПЧ, пан профессор, но там я скорее числился в списках... Вы знаете, какое это было время, мне ведь хотелось где-то проявить себя. А потом у меня случился этот провал со студентами. Я с удовольствием поговорил бы с этими ребятами, но боюсь их бешеного радикализма. Перед февралем они были функционерами партии национальных социалистов, а теперь все они за рубежом. Я боюсь их радикализма, мне думается, если они возьмутся за дело, то не миновать виселиц на фонарях.
— Ничего не поделаешь, дорогой Данеш. Но мы за эти фонари не отвечали бы, понимаете? Это была бы не наша вина. Здесь мы можем умыть руки. Будем реалистами и не станем строить иллюзий. То, что мы пока выжидаем, — это не страх и не перестраховка, а прежде всего проявление ясного и холодного ума. Наконец, то, что мы начинаем делать, это и есть политика. Или, как мы ее называем, культурная политика...
Здесь вмешался полковник Калина:
— Стоп, стоп! Остановите! Хватит!
В помещении зажегся свет. Техники начали перематывать кассеты.
Калина тихо произнес:
— Как видишь, Гонза, это щупальца как раз тех «Белых линий», которые потянулись сюда в шестидесятые годы. Теперь понимаешь, почему их так интересует Данеш?
Земан взволнованно спросил:
— Как вам удалось получить это?
Калина улыбнулся:
— Один из тех людей, которым пан Перри Штайн верит и которых приглашает к себе, — наш человек.
— И что вы с этим сделаете?
Калина пожал плечами:
— Ничего. Причем это не все, что нам об этом деле известно. Таких штайнов сейчас в Праге уже несколько. К сожалению, мы пока ничего не можем сделать.
Земан возмутился:
— Как это «не можем»? Речь идет о судьбе республики!
Калина горько усмехнулся:
— Политические инстанции махнули на такие вещи рукой. Якобы это вздорная болтовня незначительной кучки интеллектуалов. А прокурор согласия на ведение расследования сейчас не дает, ты сам знаешь. Нам нужны против них другие, более существенные факты, что-то конкретное, чтобы можно было их арестовать.
Земан вскочил:
— У меня такие доказательства есть! Я арестовал Павла Данеша не за эти мерзости, не за политику, а по конкретному уголовному делу. И я его не выпущу!
— Поэтому мы тебя, Гонза, и пригласили, — сказал Калина. — Поэтому и решили тебя проинформировать. — Он по-отечески обнял его за плечи. — Только, парень, помни: ты выходишь на тонкий лед. Видишь, какую кампанию они развязали уже в первый день его ареста. Эта кампания будет все более раздуваться, политические инстанции начнут на тебя давить, требовать быстрого окончания. Если ты с точки зрения криминалистики безупречно, а главное, быстро не докажешь вину Павла Данеша, изобличив его, ты проиграешь,
Земан, однако, решительно заявил;
— Докажу!
Стоял обычный ноябрьский день. Земан вышел из белого здания министерства, размышляя над той информацией, которую он только что получил. Моросил мелкий дождь. Над Летенской площадью и над нечетким, затянутым дымкой силуэтом Градчан висели низкие, косматые тучи. Прохожие спешили по улицам мрачные, раздраженные непогодой и низким атмосферным давлением, которое установилось еще с утра. Нервничали водители автомашин. И, несмотря на это, им было лучше, чем Земану. Они могли разрядить свое плохое настроение, ворча на грязное месиво на тротуарах, поссориться с автоинспектором на перекрестке, могли возмутиться по поводу отсутствия того или иного товара в магазине, могли читать газеты и выражать свое несогласие с тем, что там написано, могли накинуться, если были недовольны работой своих предприятий или решением своих личных проблем, на народную власть, на правительство и на президента. Они все это могли сделать потому, что были свободными хозяевами этой страны, а еще потому, что не подозревали, что их сиюминутное плохое настроение сегодня на руку тому, кто готовит предательство, или тому, кто все полномочия по управлению страной хочет у них отобрать. Иногда лучше не знать чего-то, чем знать, потому что, посвященный в детали какого-то дела, ты уже должен действовать и мыслить иначе, чем обычно. И все же Земан был рад тому, что Калина и Житный ему обо всем рассказали. Он, по крайней мере, сейчас понимал все во взаимосвязи, а эта взаимосвязь была такова, что он чуть не задохнулся от возмущения и гнева.
Скольким он пожертвовал в тяжелой борьбе за нынешнюю республику! Своей беззаботной молодостью, когда нес нелегкую службу в пограничной области, часто с риском для жизни. Своей любовью — женой Лидой, которая умерла на руках у него, отчаявшегося от бессилия. Своими друзьями, которые пали в кровавых стычках с классовым врагом. И теперь кто-то хочет все это стереть из памяти, предать забвению, цинично посмеяться и уничтожить республику?!
Нет, этого Земан не может допустить, какую бы там, наверху, ни проводили тактику и как бы там ни медлили. Он сел в служебный автомобиль, полный энергии и энтузиазма.
— Поехали! — приказал он шоферу и повернулся к надпоручику Стейскалу, который сел рядом с ним. — Развиваем бешеные темпы по этому делу, Мирек. Сейчас мы еще раз допросим Данеша и после обеда начнем готовить представление прокурору.
Стейскал, однако, был вынужден поубавить его оптимизм. Немного помедлив, он возразил:
— Так быстро не получится, Гонза...
— Почему?
— Я получил сообщение из нашего оперативного центра. Ева Моулисова письменно отказалась от своих показаний. Утверждает, что она якобы утром сделала это в шоке, в бреду, в невменяемом состоянии.
Однако Земана, к его удивлению, эта неприятная весть особенно не огорчила. Наоборот, он спокойно произнес:
— Я этого ожидал. Знал, что так будет после визита тех людей, которые ее сегодня утром навещали. Ничего, Мирек. Ведь Данеш и вещественные доказательства — у нас. Что показала дактилоскопия? Есть отпечатки на орудии преступления? Что говорят баллистики? Где нашли стреляную гильзу?
Стейскал несколько раз судорожно сглотнул, прежде чем ответить:
— А мы... мы этого орудия преступления, Гонза... не нашли! И гильзы тоже нет!
— Как это так?
— Просто не нашли!..
Земан взорвался от ярости:
— А почему ты мне об этом сразу не доложил?
— Ты не спрашивал!
— Но ведь само собой разумеется, что моя следственная группа всегда самым тщательным образом обследует место преступления на предмет обнаружения всех следов и всех вещественных доказательств преступление! Во всяком случае, до сегодняшнего дня это было само собой разумеющимся делом!