Пастухи держали в руках только палки. Поэтому Клуд сорвал со стены избы шестопер и пошел на них. Лицо его побагровело, стало бешеным, на волосатых руках вздулись жилы. Отчаянность, с которой бросился Доброслав Клуд в драку, испугала пастухов, и они оставили его в покое.
По дороге говорили меж собой:
— И вправду люди сказывают, что колдун он… Ну его к лешему! Жаль собаку. Да что поделаешь?! Может, пожаловаться на него протосфарию?
— Э-э, куда хватил! До протосфария как до небес… Пожаловаться — так кому бы попроще…
— А если тиуну?
— Тиуну? Ромею?![3] Только я слышал — Клуд у него вроде знахаря: от болезней всех его домашних травами лечит… Погонит нас. Лучше бы, конечно, протосфарию…
— Сам же говоришь, что до него как до небес.
— То-то и оно…
Стратиг (начальник) византийской фемы[4] в Крыму, протосфарий не был полновластным хозяином этих русских смердов, на землях которого они проживали, работали на него и соблюдали его законы. Они считались людьми вольными, открыто поклонялись своим языческим богам — Перуну, Велесу, Световиду, Мокош, Даждьбогу, — но покинуть фему не имели права.
В начале девятого века, во времена правления византийского императора (василевса) Феофила, хазарский каган Иосиф призвал к себе строителей из Константинополя. Они прибыли во главе со спафарокандидатом Петроной Каматирой. На Танаисе[5] в 833 году была построена крепость Саркел, прикрывшая Хазарию от набегов печенегов.
На обратном пути из Хазарии Петрона побывал в византийских владениях в Крыму и увидел там некоторые неустройства. По возвращении он поведал о них василевсу и предложил учинить в Херсонесе фему. И первым ее стратигом был назначен Петрона Каматира, получивший титул протосфария.
Клуд, живший в своей избе бобылем, давно возмечтал уйти из-под власти византийского правителя к берегам Борисфена, так называли тогда Днепр. Эта мечта владела еще его отцом, когда Петрона ввел в своей феме дополнительную повинность для русских смердов, при которой полагалось не только платить дань, но и поденно работать на виноградниках ромеев.
Но отец отягощен был семьей. Другое дело его сын, которому он поведал свою мечту. Вот поэтому не велел жениться Доброславу до тех пор, пока тот не поднесет ко рту в ладонях чистую воду Днепра…
А чтобы пускаться в бега, нужен был Клуду верный, крепкий друг. Им могла стать Бука: и сильна, и умна, и преданна. Но отсутствовали в ней свирепость, нюх и воинственность, то, чем отличается дикий волк. «А что, если покрыть им Буку? И воспитать щенка…» — сказал себе Клуд.
Еще от отца слышал он рассказ о том, как византийские, купцы приходили на Русь и в Крым с собаками, похожими на волков и обличьем, и повадками. Они охраняли от разбойных людей караваны с товарами. Были также полусобаки-полуволки, которые могли, одетые в панцирь, сражаться в рядах войска. Их видели у ассирийцев.
Такая собака нужна была Доброславу Клуду.
И вот некоторое время назад, будучи по делам тиуна в Херсонесе, Клуд узнал от одного велита[6], которого звали Лагир, как получить такую собаку. Надо породистую суку в начале весны, когда у волков начинается гон, мучить до тех пор, пока она, взбешенная, не оборвет цепь и не убежит в волчью стаю. Конечно, есть при этом определенный риск: если во время гона все волки разбиты по парам, они сожрут ее. Но, как правило, всегда находится волк без подруги, он-то и покроет домашнюю собаку… А вот щениться она обязательно вернется к дому своего хозяина, позабыв все обиды и унижения, а может быть, просто и не вспоминая их. Ведь она теперь мать, и отныне все ее внимание сосредоточено на своем потомстве. Чего не сделаешь ради детей своих!
Так говорил Лагир, велит, алан[7].
На другой день после драки Доброслава с пастухами Бука оборвала цепь и, озлобленная, голодная, оскалив пасть, прыгнула за угол избы, потом в овраг, вымахнула из него, на секунду-другую остановилась на краю, снова оскалилась, зло прорычала в сторону избы Клуда и кинулась в степь с заплатами грязного, уже начавшего таять, снега.
Клуд видел злобный оскал зубов Буки, удовлетворенно улыбнулся и повесил на прежнее место сплетенную из семи ремней плетку.
А собака бежала по разжиженной крымской степи до тех пор, пока вдали над холмами не взошла луна. Буку донимал голод, но она знала, что днем ей не удастся утолить его: в ней проснулись дремавшие дотоле дикие инстинкты ее древних сородичей, которые подсказывали, что на верную охоту надо выходить только ночью.
И когда взошла луна, она замедлила бег и огляделась. Бука находилась рядом с селом виноградарей. Возле одного высокого дома с террасой и каменными хранилищами она увидела двух солдат — велитов. Их вооружение состояло из небольшого щита, меча и дротика. Головы солдат были защищены кожаными шлемами. Велиты сидели на каменных ступенях крыльца и о чем-то болтали. Дом принадлежал тиуну — управителю, и эти двое охраняли вход в него. Бука сразу узнала и это крыльцо, и эти хранилища, всегда наглухо запертые. Всякий раз, когда Клуд выходил из дома, он чесал Буку за ухом и кормил с ладоней кусками пшеничной лепешки. От рук хозяина тогда пахло пережженными травами…
Несмотря на поздний час, на крыльцо вышли красивая женщина, одетая в столу[8], и важный господин. На нем была тога — длинный плащ без рукавов, белеющий при ярком лунном свете. Велиты вскочили разом со ступенек и вытянулись. Это были сам тиун и его жена.
Бука обостренным чутьем поняла, что здесь сейчас не придется поживиться: в хранилища ей не проникнуть. Надо бежать на край селения, к домам победнее, похожим на жилище тиуна, но с более узкими деревянными клетями и дворами, в которых, она знала, спят овцы и домашние гуси и куры.
Но залезать во двор и делать переполох ей не пришлось: на счастье, в овражке она наткнулась на спящих гусей, не загнанных на ночь из-за беспечности хозяйки или хозяина. Бука бесшумно задавила сразу двух и, оттащив их подальше от села, съела одного за какой-то миг. Насытившись, она унесла другого в кусты и уснула. Утром доела и этого. Потом кинулась в степь.
Бука сразу почувствовала, как после сна и еды удесятерились ее силы — уже не болела шея, несколько часов назад перехваченная цепью, на груди и ногах мышцы приобрели прежнюю упругость, в глазах появилась зоркость, и опять обострился нюх. Как хорошо вот так свободно бежать, легко и мягко касаясь лапами земли, вдыхать чуткими, подрагивающими ноздрями уже смягченный весенней теплотой холодный воздух, бежать, совсем не ощущая тяжести своего тела…
Она свернула в лощину, тянувшуюся к небольшому леску, быстро преодолела ее и выскочила на небольшую горку, поросшую молодыми дубками. Остановилась. Уже рассветало.
Над деревьями появились синие грязные полосы. Они были похожи на разъезженную санями зимнюю дорогу, по которой любила она гнаться вслед за хозяйскими лошадьми. Тогда для Буки все было просто, понятно и мило: и исходивший потный запах от бегущих лошадей, и беспечный вид Клуда, разлегшегося в пошевнях, и тянувшиеся за ними бесконечными лентами полозные следы.
А теперь этот бег все дальше и дальше от избы хозяина… Но сейчас Буку тревожило и другое чувство, не сравнимое ни с каким другим, оно было посильнее, чем обида и злость, и влекло в неизвестность. Ей хотелось ласки, доброты и тепла.
И она повернула в ту сторону, откуда поднималось солнце. Оно вставало из-за холмов, поросших туей, дубом, березой, иглицей, можжевельником, кизилом, ладанником и земляничным деревом, или бесстыдницей[9]. А чуть левее холмов возвышались горные хребты, которые были уже покрыты буком, ясенем и длинноствольными соснами — любителями высоты и света.
В здешних горах Бука бывала с хозяином и знала, что в этих местах течет река. Люди называли ее Индол, и если бежать по ее берегу навстречу солнцу, то можно достичь большой крепости. Обогнув ее, выскочишь на скалу, состоящую из двух известняковых голов, похожих на верблюжьи горбы, и тогда увидишь море. Волны нежно плещутся в тихую погоду у скалы, обдавая жемчужными брызгами ее зеленые от водорослей и мелких ракушек камни. Вот там и тепло… И может быть, там доброта и ласка…
3
Ромеи — римляне в греческом произношении. В официальном языке и в литературе византийские греки именовали себя римлянами.
9
Это дерево в течение лета полностью сбрасывает свою тонкую кору, обнажая гладкий фисташкового цвета ствол, который затем вновь покрывается яркой кораллово-красной молодой корой. За это оно получило насмешливое прозвище «бесстыдница».