– Есть и третья возможность: что если количество пространств конечное, и при этом их ряд не имеет ни начала, ни конца? Цепочка миров может составлять круг. И тогда мир, где находится прибор с экраном, будет одновременно пространством, которое – опосредованно, через длинную цепь других экранов – находится на экране стоящего в нем прибора.
– Хотя я и не уследил, к каким сказуемым относятся подлежащие в вашей фразе, мне кажется, я понял вашу мысль. Если бы образы соединялись в круг, это предоставляло бы нам парадоксальную возможность быть актерами в пьесах, поставленных светящимися персонажами наших игр, понимать что мы живем во снах, которые видят герои наших снов…
Спустя полчаса я попал в ночной город, белые дома которого выросли на крутых склонах горы, поднимающейся из моря. Остров был похож на гигантскую кристаллическую друзу. В ярком свете полной луны сиял лабиринт белых стен, горизонтальных крыш, одновременно служивших террасами домов, построенных над ними, лабиринт лестниц, мостов и мостиков, круживших на нескольких уровнях друг над другом, балконов, аркад и площадей с фонтанами, в темной глади которых отражалась луна. У подножия горы-города раскинулась пристань, на темном море покачивались яхты и лодки, на вершине горы высилась могучая крепость с четырьмя круглыми башнями по углам. Город спал, нигде я не видел ни одного светящегося окна, нигде на белой стене не мелькала тень припозднившегося прохожего. Я прогуливался по улицам и останавливался на площадях, поднимался и спускался по крутым лестницам, окаймленным садами, ходил по внутренним дворикам, где в деревянных ящиках росли карликовые деревья с белыми цветами. Мне казалось, что я ощущаю воздух жаркой южной ночи, дыхание еще теплых стен, мешающееся с ароматом цветов и соленым запахом моря. Двери из внутренних двориков в жилые помещения были открыты; прямо за ними обычно находились комнаты и спальни. Иногда я замечал кровать, на которой лежал спящий. Я хорошо чувствовал себя в этом городе, залитом лунным светом; я бродил по приветливому лабиринту и никуда не торопился, не искал следующий экран. Наверное, у этой игры, у этого спуска в глубины есть конец, думал я; наверное, целью блуждания является именно этот тихий город, который ничего не хочет от гостя и ни к чему его не принуждает; наверное, игра закончена.
Однако вскоре оказалось, что все иначе. На каменном барьере фонтана я обнаружил еще один компьютер, экран которого показывал какую-то мрачную Венецию, с изгибавшимися над каналами, полными раскаленной красной лавы, черными мостами. Итак, залитый лунным светом город был не концом; если бы я вошел в красно-черную Венецию, то продолжил бы свой путь, попал бы, наверное, в еще более страшные и еще более приветливые города. Однако я очень устал и не захотел покидать город, где мне было хорошо. Я обнаружил, что никто не заставляет меня соблюдать правила игры. Я заплатил десять крон и могу оставаться в любом мире, который предлагает мне игровой автомат, так долго, сколько мне заблагорассудится. И потому я оставил компьютер на прежнем месте и продолжил бесцельное блуждание по узким улицам и бесконечным лестницам. Оказавшись во внутреннем дворике одного из домов, я решил заглянуть в открытую дверь. Я не мог избавиться от ощущения, что делаю что-то неприличное, но убеждал себя, что все происходящее – лишь игра цвета на экране. И я вошел в дом и ходил по комнатам, пока не добрался до спальни, где под легким одеялом спала смуглая девушка. В окно светила луна, предметы в комнате были залиты ее светом. На столе у окна стояли правильный тетраэдр из гладкого гранита (я вспомнил, что это одна из фигур, которую ночью составляли муравьи) и ваза с цветком, рядом лежала открытая толстая книга. С моря подул ветер, всколыхнул белые занавески по обеим сторонам окна, взволновал нежные лепестки вокруг венчика цветка и перевернул несколько книжных страниц. Я посмотрел на открывшиеся страницы: луна светила так ярко, что можно было читать, и я увидел, что это какая-то немецкая энциклопедия, отпечатанная готическим шрифтом. Я стал разбирать текст, который начинался наверху на левой странице на середине фразы; это было продолжение словарной статьи с предыдущей страницы, которая рассказывала о каком-то музыкальном инструменте. Название инструмента, его описание и главные сведения о нем были на невидимой и недоступной предыдущей странице. В хвостике статьи, который я мог прочитать, содержался только намек на то, что для создания этого инструмента используются янтарь, варанья кожа и кости броненосца, и говорилось, что благодаря своему особому устройству инструмент может издавать звуки, переходные между, например, пением трубы и дрожанием струны под смычком. В тот миг, когда я читал этот пассаж, налетел порыв ветра и приподнял следующий лист; он покачался туда-сюда, и мне уже показалось, что он вот-вот опустится на ту страницу, которую я как раз читаю, и что я больше никогда ничего не узнаю о странном музыкальном инструменте из янтаря и костей броненосца; но лист все-таки лег на прежнее место, и я мог продолжать чтение. Закончив следующее предложение, я вздрогнул. В нем говорилось, что звуки музыкального инструмента имеют одну особенность – они заставляют цепенеть муравьев; поэтому якобы на некоем острове в Индийском океане при помощи этого инструмента ловят белых муравьев, которые выделяют жидкость, используемую в медицинских целях. В заключение была приложена нотная запись главной темы произведения, исполняемого при охоте на муравьев, – это была мелодия, которая с того дня неотступно звучит у меня в голове и которую я сегодня услышал от вас.