В 216-м тихо. Прижимаюсь ухом к двери, но ничего не слышу. Пробую 218-й, потом возвращаюсь к 214-му, потом перехожу на другую сторону коридора. Из меня словно выкачали воздух; не знаю, сколько часов я спал за последние трое суток. Не много. Я ощущаю себя едва начавшим ходить ребенком, уставшим настолько, что ему хочется лишь одного – поплакать. Прижимаясь щекой к каждой двери по очереди, я оставляю на них влажные следы. Ничего не могу расслышать. И тут замечаю на дверной ручке самого первого номера, 216-го, засохшую кровь. Толкаю дверь. Открыто.
Первое, что я вижу, войдя в номер, это руины кровати. Матрас разодран крест-накрест, похоже, ножом, внутренности его вывалились наружу. Клочья белой набивки опутывают вылезшие пружины. Я вдруг ощущаю жуткую ненависть к Луизе. Я думал войти к ней и сказать, что она может и дальше губить себя, принимая наркотики и якшаясь с психопатами, что мне наплевать. Все, чего я хочу, это вернуться домой, завершить учебу и поступить в хороший колледж. Но Луиза неизменно опережает меня на пятнадцать шагов. Раскромсанная кровать это знак: я понимаю, что никуда не уеду, мне от нее не сбежать.
Осматриваюсь, пытаясь сообразить, где можно присесть, подождать, и вижу скорчившуюся в углу фигуру. Это Луиза – сидит на корточках, с головой завернувшись в простыню. Ткань закрывает ее лицо.
– Луиза?
Она стягивает простыню, и я вижу лицо, до того опухшее от слез, что оно походит на забытую в ванне резиновую игрушку. Но оно еще и беззащитно и пусто, как будто с него смыло все чувства.
– Что случилось?
– Конец, – хрипло отвечает она. – Все кончено.
– С чем?
– Со мной. Крышка.
– Да ну тебя! Подыщешь себе другое агентство. Или займешься чем-то еще. Ничего не кончено.
– Иди ты знаешь куда, Джейми! – Даже эти слова она произносит без тени эмоций. Голос вот только хриплый, и все. Голос мне кажется странным. – Я не о работе говорю.
Оглядываюсь по сторонам. Кровать изодрана в лоскуты, но все остальное в номере цело, только на ковре валяются перевернутое кресло, нож и мобильный телефон. Нож лежит у ног Луизы. Черная пластиковая рукоять и пилообразное лезвие, такими пользуются ловцы крупных экзотических рыбин. Спрашиваю:
– Где Этьен?
– Здесь ему больше ничего не обломится, так что он умотал. Умно, а? Трахнуть тут некого, я с ним расплевалась. Чистая работа.
На этот раз ей удается меня напугать.
– Он думал, я покончу с собой, а я вместо этого покончила с кроватью. Знаешь, когда кто-то спрашивает тебя о чем-то, это значит, что ему втайне хочется, чтобы ты это сделала. Знаешь?
– Нет.
– Ты не знал этого, Джейми?
– Нет, Луиза, не знал. О чем он тебя спросил?
– Ты не слушаешь. Он спросил, не собираюсь ли я покончить с собой, то есть ему хотелось, чтобы я это сделала. Получилась бы отличная дерьмовая драма. Рассказывать всем, как он отодрал ту, другую и третью, ему прискучило, а тут – новая тема для разговоров, мертвая любовница. – Луиза пытается что-то внушить мне взглядом, не могу понять что. Она продолжает: – Я хотела было кишки себе выпустить, да только не для него жеэто делать. Вот и искромсала кровать.
Теперь я начинаю гадать, не в шоке ли сестра, может, потому она такая и тихая.
Луиза произносит:
– Это лучше самоубийства, потому что длится подольше.
В осмысленности этого заявления я не уверен. Кровать уничтожена полностью, это точно. Я снимаю телефонную трубку.
– Ты кому? – спрашивает Луиза.
Я не отвечаю. Нужно, чтобы на нее взглянул врач. Регистраторша говорит, что дежурного врача у отеля нет, но она может дать номер специалиста, к услугам которого отель иногда прибегает. Беру лежащий у телефона карандаш, но тут Луиза нажимает на рычажок, отсоединяя меня.
– Я думаю, тебе нужно показаться врачу.
Она стоит передо мной в своем простынном саване.
– С чем? С самоубийством на нервной почве?
– Я хочу, чтобы ты показалось ему, тогда я хоть буду знать, что думать. Ты перебрала?
– Чего?
– Героина, я полагаю.
– Какой там перебрала! Ширнулась немного во время показа, потому что у меня болели ноги и спина и есть очень хотелось. Я почти ничего и не ощутила.
– А тогда, в Нью-Йорке?
– Тогда сволочь Этьен, не предупредив, всучил мне девяностопроцентный героин.
Я начинаю думать, что, возможно, Этьен действительно желал ей смерти. Но не говорю этого, а только глубоко засовываю руку в матрас.
– Ты его и вправду прикончила.
– Хотела всю кровать выпотрошить, да притомилась. – Луиза потягивается, приподнимая край простыни. – Наверное, перетрудилась.
Я ощущаю такую усталость, что, пожалуй, мог бы завалиться спать прямо на руинах ее кровати, да только кровать не ее, а Этьена. Впрочем, ничто в номере не указывает, что он вообще здесь побывал – не видно ни одежды, ни кофров с фотоаппаратурой. Похоже, Луиза права, Этьен ушел насовсем.
– Хочешь, куплю билеты на поезд? – спрашиваю я.
– Зачем?
– Чтобы вернуться домой.
– Я не собираюсь домой. Осано сказал, что до показов в Нью-Йорке я могу пожить у него в Милане.
Ушам своим не верю.
– Не делай этого, Луиза. Тебе необходимо отдохнуть.
– Если ты так за меня беспокоишься, поезжай со мной. – Тут она замечает на кровати принесенную мной газету. – Там наши фотографии есть?
Надо ее как-то притормозить, уж больно быстро меняются ее настроения. До показов в Нью-Йорке еще две недели, не пасти же мне ее все это время.
– Я не могу поехать с тобой, Луиза, мне скоро в колледж возвращаться.
Интересно, можно ли по суду отдать под опеку человека двадцати трех лет, существует ли законный способ посадить Луизу под замок? Я говорю:
– Луиза, прошу тебя. Поедем домой.
– Не возвращайся в Корнуолл. – Луиза выпевает это на мотив «Не возвращайся в Роквил», песенки группы «РЭМ». Берет газету, листает ее, продолжая напевать: – Не возвращайся в Кор-ну-олл. О, вот и мы.
Она отпускает угол листа, газета раскрывается, и я вижу фото: мы с Луизой стоим, скосившись на камеру.
– Ну, разве мы не премилые, дорогуша?
– Я все-таки позвоню врачу, – говорю я.
Луиза взмахивает газетой у меня перед носом.
– В чем дело? У тебя появилась мания?
Она снова взмахивает газетой, резче и ближе к моему носу. Газету я отбиваю, но слишком поздно. Луиза уже держит телефон в одной руке, обвив его провод вокруг другой.
Я протягиваю руку, как будто и впрямь верю, что она так вот просто отдаст мне трубку.
Луиза улыбается и сильно дергает провод слева направо. Провод остается в стене. Вид у Луизы почти озадаченный. В кино этот фокус всегда срабатывает. Делает еще одну попытку, однако провод не поддается. Только простыня сваливается с Луизы, поскольку она больше не придерживает ткань локтями. И пока Луиза оглядывает себя, я вырываю у нее телефон.
Я уже нажимаю первую кнопку, когда Луиза вдруг бросается в сторону. Взгляд мой сам собой следует за нею, подхваченный скоростью, с которой движется ее голое тело. И я вспоминаю про нож.
Выронив телефон, прыгаю вперед. Пальцы Луизы смыкаются на пластиковой рукоятке. И когда я плюхаюсь на пол, она отдергивает нож. Приземляюсь я на колено, на то, которое повредил, катаясь на скейте. Боль продирает все мое тело. Из глаз брызжут слезы, мне не удается их удержать. На другом конце комнаты Луиза старательно заворачивается в простыню. И перерезает провод.
Я ложусь на живот. Прямо под грудью у меня мобильник, про который она забыла.
Впрочем, Луиза быстро вспоминает о нем.