Протягиваю пистолет, держа его за дуло. Фрэд уже склоняется надо мной. Берет пистолет, опускает его в конверт. Когда он складывает конверт пополам, я слышу, как лопается пузырек пластиковой оболочки. Похоже, уши не пострадали.
– Ну как? – спрашивает Фрэд.
– Не знаю. Смахивает на разочарование.
Сколько себя помню, всегда воображал, как стреляю из пистолета, но это не означает, что сегодняшний опыт переменил всю мою жизнь.
Фрэд смотрит в сторону виллы.
– Похоже, мы их напугали.
Я поднимаюсь на ноги, вглядываюсь туда же. За деревьями видны прижавшиеся к стеклам, обращенные в нашу сторону лица. Но мы же за городом, наверняка здесь время от времени постреливают по ночам.
– Когда Биби улетает в Штаты? – спрашивает Фрэд.
– Завтра.
– Будешь скучать без нее?
– Да.
– Знаешь, уже решено, в Нью-Йорк мы не едем, – говорит он. – Жаль, что копы не предъявили твоему дружку обвинение. Эти сволочи, страховая компания, стоимости похищенного так и не возместили.
8
Фрэд приехал в Курмейер, чтобы самолично сообщить дурные известия из Нью-Йорка. По дороге к вилле, я спрашиваю, не может ли он подождать, пока не ляжет сестра. Я уж как-нибудь сам расскажу ей все поутру. Даже если я не смогу сделать это деликатно, все лучше, чем узнавать такую новость на ночь глядя, пьяной да еще и под кокаином. Правда, о том, что Биби уезжает, я сестре так и не сказал. Луиза стоит на крыльце, машет на прощанье рукой. Я гляжу на нее, свернув назад голову, а потом смотрю, как она уменьшается в боковом зеркальце машины.
За рулем Винченте. Осано, по обыкновению, сидит сзади, закутавшись в меховое пальто, хоть кондиционер и включен на обогрев. Мы проезжаем миль десять, прежде чем он просит Винченте притормозить и вылезает из машины, чтобы снять пальто. Осано бросает пальто на заднее сиденье, и мы продолжаем путь. Я думал, он предложит мне поменяться местами, чтобы я смог посидеть сзади рядом с Биби. Возможно, мы расстаемся с нею надолго. Биби знает, что Нью-Йорк отменен, но хоть эта весть ее и расстроила, она сказала только:
– На конец месяца всегда остается Милан.
Я провожаю Биби до стойки регистрации. Пока проверяют ее паспорт, она покручивает мою кисть в руке, поглаживает мне ладонь, отвечая на вопросы о том, кто укладывал сумку. Для аэропортов у Биби имеется собственный ритуал – она не трогается с места, пока сумка не уползет по конвейеру в люк. Как будто это доказывает, что багаж ее доползет до того же самолета, каким полетит она сама. Убедившись, что сумка в безопасности, мы идем к выходу на посадку.
Не думаю, что хотя бы один из нас знает, что сказать. На меня накатывает желание втолковать ей, что я человек серьезный, хотя объяснить, что меня таким делает, не могу. Как только Луиза надежно устроится, я вернусь в Корнуолл. Поскольку я все еще живу с мамой, мне приходится каждый день совершать на машине часовую поездку в Фалмут. Возвращаюсь я обычно к полуночи, а вставать нужно в семь. Время подумать выпадает мне только по дороге, но какие мысли о Биби посетят меня, я не знаю. Знаю, что буду видеть сны наяву. Воображать хореографию моего выпускного показа в Сент-Мартине, с Биби на подиуме. Она будет топ-моделью, оказывающей услугу старому приятелю, сообщающей красоту моим вещам уже тем, что облачается в них. К тому времени Луиза вновь заберется на самый верх, или откроет агентство, или начнет писать о моде; и, если она попросит, Аманда ван Хемстра с удовольствием выступит в любом показе, даже в выпускном шоу младшего брата Луизы. Все трое превосходнейшим образом вписываются в нарисованный моей фантазией грандиозный финал. Фантазией, поскольку особых надежд попасть в Сент-Мартин я не питаю. Колледж в Фалмуте хорош, но его сильные стороны – это керамика и скульптура. Я остаюсь в нем чем-то вроде самоучки.
Мы целуемся. Ласковые легкие поцелуи соскальзывают с моей верхней губы на нижнюю. Длинные пальцы Биби гладят меня по затылку, мои лежат на ее пояснице – волшебное место, вроде центра пропеллера, точки, вокруг которой вот так вращается все тело Биби. Как хорошо, когда рядом есть человек, который движется ради тебя, когда знаешь кого-то так близко, что проникаешь в его тайны. Она в мои тоже проникла. Пальцы Биби нажимают на точку чуть ниже кромки волос, и я ощущаю, как напряжение мое спадает и улетучивается.
Но тут на спину мне ложится ладонь – Осано стоит сзади, тяжко дыша, выпаривая из себя вместе с потом вчерашнее спиртное. Обойдя меня, он обнимает Биби, трижды целует ее – в правую, в левую, снова в правую щеку, говорит, что она прекрасна, просто великолепна.
– Чао.
И он проталкивает ее за турникет. Я остаюсь стоять за ним, чуть скособочась, чтобы Биби видела, как я машу ей.
– Пошли, – говорит, отодвигаясь в сторону, Осано.
Биби в последний раз оглядывается на меня. И исчезает.
Осано кричит:
– Пошли, малыш. Винченте даже мотора не заглушил. Мы опаздываем.
– Куда?
– А ты думал – куда? На работу. Кому нужен Нью-Йорк, когда существуют Милан и Париж?
Я иду за ним.
Миланский аэропорт Линате расположен неподалеку от центра города. Вместо привычных длинных, пустоватых отрезков скоростных автострад мы катим по обыкновенным городским улицам, и они становятся все более тесными, а здания вокруг – все более высокими и старыми. Но затем Винченте выныривает из города. До ателье Осано нам ехать, как выясняется, еще сорок минут. Мы въезжаем в небольшую промышленную зону и в конце концов останавливаемся перед двухэтажным зданием с застекленным фасадом. Сквозь стекло видны конструкции из стальных труб, лестницы и коридоры. Тут вполне мог бы размещаться заводик, производящий застежки-молнии или компьютеры. На то, что это штаб-квартира Осано, указывает лишь бронзовая табличка с выгравированным на ней именем. Большую часть поездки Осано помалкивает. Да и теперь, выбираясь из машины и пересекая парковку, ничего мне не говорит.
Перехожу на трусцу, чтобы не отстать от него.
На лестнице Осано останавливается и спрашивает, сколько сейчас времени. Часов у меня нет, но я вспоминаю – те, что вделаны в приборный щиток «рейндж-ровера», показывали двенадцать.
– Так, у меня через полчаса совещание. Пойдем, посмотришь мастерские.
Мы входим в ярко освещенную студию – трубки дневного света на потолке, привинченные к столешницам шарнирные настольные лампы. Пятеро сидят за чертежными досками, еще десять человек кроят или шьют. Закройщики ближе всех к двери; склоняясь над большим столом с резиновым верхом, они работают с выкройками. В середине комнаты – две женщины со швейными машинками. В дальнем ее конце еще две подшивают вручную наряды, с виду почти готовые. Только этих двух я и узнаю: они летели с нами из Парижа в Женеву.
В каждой из частей комнаты свои манекены, одетые либо в бумагу, либо в приблизительно завершенные платья из дешевой ткани. На тех, что стоят в дальнем конце, платья совсем уже готовые. Оглядывая эту настоящую студию дизайнера, я гадаю, какая роль ожидает в ней меня.
Осано кивает в направлении женщины, стоящей за чертежной доской. Она всего на несколько лет старше меня, пострижена небрежно, в весьма недешевой парикмахерской. Ее высокий стул на колесиках похож на конторский, при нашем приближении она отъезжает от доски и разворачивается, чтобы поздороваться. Осано расцеловывает ее в обе щеки, называя, по-английски, «дорогушей», но меня представляет по-итальянски. Похоже, объясняет ей, что я буду работать в показе. Пока он разглядывает ее рисунок, изображающий женский костюм, женщина разглядывает меня. Я протягиваю руку.
– Рад познакомиться с вами.
– Кэти. Здравствуйте.
Не понимаю, почему меня удивляет, что она англичанка, родом откуда-то из-под Ньюкасла. Она так и не отводит от меня глаз, и я внутренне съеживаюсь.
– Мы что же, собираемся на этот раз выставлять мужскую одежду? – спрашивает она.
– Я не модель, – отвечаю я. И неизвестно зачем добавляю: – Сестра, та да.
Осано, обернувшись, говорит:
– Он будет работать со мной. Это… – он постукивает пальцем по ее рисунку, – это кусок дерьма. Где оригинал?