Дорогой мы покупаем духи: не научно и вдумчиво, но с глупой поспешностью, как на пожаре. Бросив сумки в отеле «Кост», мы зигзагами бродим по рю Сент-Оноре, переходя из одного бутика в другой. Луиза мотает меня по магазинам, и скоро я забываю, с какой стороны улицы мы начали и откуда вообще пришли, справа или слева. Мы заглядываем и в магазины Ива Сен-Лорана, и в соперничающий с ним YSL Тома Форда, в «Прада», где я покупаю себе скейтборд длиной всего в три дюйма. И повсюду мы пробуем духи, пока не лишаемся способности отличать одни от других. Впрочем, оно и не важно – я-то ведь знаю, какие хочу купить. Хотя и позор, конечно, что, проведя несколько часов на маленькой улочке, мы заскакиваем в магазин «Крид», и я опрыскиваю Луизу «Флериссимо», духами, в которых выходила замуж Грейс Келли, а сам еле-еле улавливаю их запах.
Возвращаясь в отель, мы смеемся. Консьерж вручает мне вместе с ключом записку. Разворачиваю ее, полагая, что она от Осано, желающего узнать, где я проболтался весь день.
Записка гласит: «Агланис Джемс».
Почерк Стэна. Я резко оборачиваюсь – и нате вам, вот он, Стэн, сидит в кресле теплых коричневых тонов, прислонив к нему цветастый свой рюкзачок. Поза его тщательно продумана: ноги перекрещены, подбородок недоуменно подперт пальцем. Но он сразу расплывается в улыбке и вскакивает.
– С прошлого вечера тебя жду, паренек. Ты почему на звонки не отвечаешь?
Я встряхиваю головой. Я ошарашен, но улыбаюсь. И только когда я делаю к нему первый шаг, улыбка моя начинает вянуть. Стэна и реальность нельзя, конечно, назвать близкими друзьями, и все же он напоминает мне о существовании другого мира. И я понимаю: заткнуть этому миру рот с такой же легкостью, с какой я прошлой ночью заткнул рот телефону, мне не удастся.
Слева ко мне приближаются несколько мужчин. Эта заминка мне на руку, я отступаю, чтобы дать им дорогу. Однако они не проходят мимо, а словно слипаются, образуя передо мной сплошную стену.
Один из них произносит:
– Джеймс Гринадж?
Ни единому французу не дано правильно выговорить мою фамилию. Я пожимаю плечами, еще раз обмениваясь взглядом со Стэном. Прямо-таки вижу, как у него начинают шевелиться мозги; глаза Стэна буквально вылезают на лоб, едва он уясняет ситуацию, в которой я разбираюсь не сразу.
Тот же человек повторяет, уже более нетерпеливо:
– Джеймс Гринадж?
– Qui.
– Vous devez nous accompagner, monseur.
– Pourquoi?
– Police. [24]
В руке у него ордер на арест.
16
Меня вводят в комнату и мягко подталкивают к креслу. Глаза мои оказываются на высоте поясницы нормального человека, и я ловлю себя на том, что рассматриваю короткий кусок телефонного шнура, которым прикреплен к брючному ремню пистолет инспектора. Шнур поражает меня, как деталь из научно-фантастического фильма шестидесятых годов, сразу и современная, и продуманная, и привязанная к определенной эпохе. Такое же впечатление производит вся обстановка комнаты для допросов: качество практичной мебели, запашок резинового покрытия пола, меламиновые тона столов. Я думаю о Луизе, которая сидит в такой же комнате, отвечая на задаваемые ей вопросы. Способность говорить по-французски меня покинула – так я, во всяком случае, заявил. Использование переводчика замедляет допрос, давая мне время обдумывать ответы.
Инспектор садится.
– Вас видели ссорящимся с одним человеком в вагоне-ресторане.
– С Джанни Осано. Да.
– Не скажете ли, из-за чего вышла ссора.
– Не знаю. Сколько я помню, он произвел кое-какие перемены, а мне они не понравились.
Слушая, как переводчик передает мой ответ инспектору Эрве, я задаюсь вопросом, мог ли я сказать еще меньше. Возможности договориться о чем-либо с Луизой у меня не было. У дверей отеля «Кост» полицейские рассадили нас по разным машинам, и больше я ее не видел. Стэн, когда мы отъезжали, крикнул с тротуара, чтобы мы ничего не говорили. То же самое он сказал мне при прошлом моем аресте – за сожжение лодки на пляже. Тогда я его совету не последовал. Теперь попытаюсь.
Эрве спрашивает, что это были за перемены.
– Предполагалось, что с нами поедет моя подруга, Биби. А Осано отдал ее билет моей сестре. Вот и все. – Я умолкаю, потом решаю, что могу сказать немного больше. – Не такая уж и основательная причина для ссоры.
– Вы с ним подрались?
– Это не было дракой.
В комнате нас четверо: я, переводчик и двое полицейских. Переводчик – безликий человек лет тридцати с очень жидкими белобрысыми волосами, которые не мешало бы постричь. Инспектору Эрве слегка за сорок. На нем темный костюм, для него узковатый, хотя инспектор не так уж и грузен. Стрижка у него короткая, почти военная. Напарник инспектора постарше, у него большие усы, приобретающие, когда он вставляет в рот сигарету, сходство с меховым зажимом. Все трое невысокого роста, и хоть выглядят они ребятами жесткими, для настоящих полицейских все же несколько мелковаты.
Я больше не чувствую себя удобно в футболке с «Французским поцелуем» и шерстяном плаще от «D&G». Я чувствую себя полным идиотом. Спасибо и на том, что я не похож на человека, имеющего обыкновение затевать драки в поездах. Впрочем, я же не сказал, что подрался с Осано, а если бы и сказал, вряд ли это можно счесть таким же уголовным преступлением, как драка на борту самолета. Мысли мои вертятся не вокруг драки, а вокруг настоящего моего преступления, даром что мне неизвестно, как относится французский закон к тому, чем мы занимались с Луизой.
Я повторяю:
– Это не было дракой. Осано был совершенно пьян.
Переводчик заменяет «совершенно» на «немного». Я его не поправляю, хотя картина получается неверная. Осано лыка не вязал.
– Что произошло потом?
– Мы закончили ужин. Очень-очень мирно. И легли спать. Я лег спать. – На этом можно бы и остановиться, но я решаю продолжить: – Ночь прошла спокойно.
Вспоминаю, в каком виде оставили мы наше купе. На полу пустые бутылки, еще одна торчит вверх дном из раковины, полка превращена в постель, единственную, и единственная, вымокшая в шампанском простыня валялась смятой на полу. Наволочка заляпана губной помадой, припорошена высохшей тушью для ресниц, пропитана потом и «Пуазоном». На оконном стекле – отпечатки моих ладоней и чуть ли не всего тела Луизы. На Лионском вокзале мы так торопились удрать, что прибраться в купе у нас времени не было. Да если б и было, мы все равно бы не стали. Мы были беззаботными суперзвездами, замыслившими побег.
Интересно, насколько быстро перецепили локомотив, прибрали в вагонах, а сам поезд отправили обратно в Италию? Противно думать о том, что полиция рылась в нашем купе, в поисках непонятно каких улик.
Когда инспектор Эрве почесывает свою коротко стриженную голову, звук получается, как при поглаживании щетины на подбородке. Я уже понял, что Стэн узнал инспектора еще когда тот подходил к нам: это же Эрве допрашивал его после похищения коллекции Осано. Стэн старался помешать моему аресту как мог, хватал меня за руку, кричал «беги». Но я был слишком нерасторопен, и в этом перетягивании каната победил Эрве.
– Итак. Вы утверждаете, что больше Осано той ночью не видели?
Я этого не говорил. Да это и неправда. Я выходил той ночью в уборную. В коридоре стояла тишина, я вышел в одних брюках, натянутых прямо на голое тело, и в футболке. Уборная оказалась запертой, и я никак не мог решить, что мне делать, – отправиться в следующий вагон или подождать в проходе. Я разглядывал свое отражение в темных окнах вагона, пытаясь понять, порядочным человеком я выгляжу или распутником. Тут легкая дверь туалета отворилась, Осано выполз наружу и приступил к попыткам ее обогнуть.