Мимолетною болью задело б на час,
То тебя заливало могучей волною.
Кто тоскою по правде из нас не болел?
Кто спасти род людской не пытался украдкой?
Всякий думал над жизни тяжелой загадкой,
А когда разгадать не умел,
Примирялся с непонятой жизнью невольно,
Хотя было и стыдно, и больно.
Но неведомы сделки для честной души.
Ты умом не лукавил и сердцем не гнулся,
И в тот миг, как ты с жизненным сфинксом столкнулся,
Жребий брошен был твой: иль умри, иль реши…
И ты умер, товарищ, любя человека,
Пал незлобивой жертвою злобного века.
Помню: вечер осенний стоял за окном.
В тесной комнатке свечи горели.
Молчаливо товарищи жались кругом
И на труп твой, с зияющей раной, глядели.
Все казались спокойны; по бледным щекам
Не катилися слезы, хоть горло давили.
Невеселые думы по лицам бродили,
И предсмертные строки твои по рукам,
Словно чаша на тризне, ходили.
Ты писал:
Я не знаю, где правда и свет,
Я не знаю, какому молиться мне богу…
Я, как в сказке царевич, блуждал с юных лет,
В край заветный искал я дорогу —
И к распутью пришел наконец… Впереди
С тайной надписью камень стоял одинокий.
И прочел я на нем приговор свой жестокий.
Я прочел: «Здесь лежат пред тобой три пути,
Здесь раскрыты три к жизни ведущие двери.
Выбирай, что твоим отвечает мечтам:
Пойдешь вправо, — жди совести тяжкой потери,
Пойдешь прямо — съедят тебя лютые звери,
А налево пойдешь — станешь зверем ты сам»…
— И заснуть о, друзья, предпочел я в преддверьи…
НОЧЬ ТРЕТЬЯ
В шумный досуг, за работой немою,
В тихую ночь и в рокочущий день —
Вечно мелькает, парит предо мною
Чья-то воздушная тень.
Кто она? Чья она? Добрая, бледная,
С ласковой скорбью на тонких устах,
Светит — лучится любовь всепобедная
В девственно-скромных глазах.
Все мои думы, глубоко хранимые,
Всякий порыв сокровенных страстей,
Тайны молитв моих, песни любимые —
Все это ведомо ей.
Вечно мне в сердце глядит она, нежная.
Если покой в этом сердце царит,
Кроткий покой и любовь безмятежная —
Взор ее счастьем горит.
Если же сердце враждой зажигается,
Если мой стих превращается в меч,
Плача, она надо мной наклоняется,
Шепчет мне кроткую речь…
Полно шептать мне слова бесполезные!
Нам без вражды невозможно любить,
Как невозможно оковы железные
Нежной слезою разбить.
Дай ненавидеть мне! В битве пылающей
Муки дай сеять и муки принять!
— Что же ты снова глядишь умоляюще,
Что же ты плачешь опять?
НОЧЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Льется, льется дождик медленно и ровно,
Тягостный, как голос совести виновной,
Долгий, как изгнанье, мощный, как судьба,
Терпеливый, будто старая раба.
И как дождик в окна, крылья скорби черной
В сердце ударяют тихо и упорно.
Ноет сердце, ноет — тяжело вздохнуть,
Камнем тяжким слезы падают на грудь.
Льется, льется дождик, будто поневоле.
Истомилось сердце… Сил страдать нет боле.
Струны напряглися, струны порвались,
И в одно желанье силы все слились:
Почерней, о небо! Заклубитесь, тучи!
По небу помчитесь вы грядой могучей.
Громом разбудите вековечный сон,
Молнией зажгите черный небосклон…
Пусть грохочет буря, пусть гроза бушует.
Сердце встрепенется, сердце возликует.
Гром я встречу песней, радостной, как гром,
Под грозой взовьется мысль моя орлом…
Пусть стволы деревьев ураган ломает,
Пусть весь лес от молний ярко запылает, —
Жизни! Жизни! Жизни! Истомилась грудь,
Раз хоть полной грудью хочется вздохнуть!
Знаю: гром ударит и в мое жилище,
Может быть, я первый стану грома пищей.
Лишь могло бы только дерево ожить,
Об упавших листьях нечего тужить!..
НОЧЬ ПЯТАЯ
Прочел я свой безумно-исступленный
Вчерашний бред, и ужас, точно льдом,
Сковал мне грудь, — лицо горит стыдом
И горький смех звучит в душе смущенной.
«Ты ль о грозе взываешь роковой,
Ты, кротости родник неистощимый?
Грянь первый гром из тучи грозовой,
Кто первый бы взмолился: мимо! мимо!
И разразись нещадная гроза,
Чьи непрестанно плакали б глаза,
Кто б горевал возвышенно-умильно
Над каждым чуть придавленным цветком,
Над каждым чуть затронутым гнездом?