— Увести, — распорядился Ланге, кивнув головой на Володарова, и выбежал, на ходу натягивая перчатки. Возле дверей его ждали с мотоциклом. Через несколько мгновений мотоцикл скрылся из виду, оставив за собой клубы дыма.
Начальник встретил Ланге стоя. В руке он держал письменный приказ.
— Получены секретные сведения. Русские готовятся к наступлению. Как пленный? Постарайтесь поскорее дознаться и отправьте в штаб армии. Учтите, пленным заинтересовался сам командующий. Сопровождать русского будете сами.
— Слушаюсь.
— Дело серьезное. Не доверяйте никому, иначе.
Ланге на мотоцикле помчался обратно. Уж теперь он сломает упрямство русского разведчика!
— Пленного! — крикнул Ланге, вбегая в комнату. Он был в отличнейшем настроении. Появилась возможность предстать перед командующим. Генерал спросит: «Кто захватил пленного?» «Я», — ответит Ланге, вытянувшись. За это, может быть, и железный крестик дадут. Забудут его прежние грехи и повысят в должности.
Пленного привели минут через пять-шесть.
— Ну, надумал? — В ожидании ответа Ланге пристально взглянул на него и тотчас отступил с побелевшим лицом.
— Кого мне привели?! — вскричал он писклявым голосом. Перед ним навытяжку, с выпучеными от страха глазами стоял фриц из интендантского взвода.
В частях нашей армии на Карельском фронте шли последние приготовления к наступлению. Поднявшись по тревоге, некоторые подразделения уже заняли исходные позиции. Отдельная рота минеров под командоваванием Разумова тоже двинулась к передовой. На нее была возложена задача: в составе первого батальона зайти обходным маневром в тыл противника и отрезать пути к отступлению. Предстояло двигаться мимо Орлиной скалы, и поэтому радости капитана Разумова не было границ. Он надеялся непременно встретить своих солдат, ушедших в рейд.
В первом батальоне Разумов встретил майора Чачуа. Тот был хорошо выбрит, черные глаза смеялись.
— Радуйся, старина, — покручивая усы, сказал Чачуа. — Валзамский мост взорван, авиаразведка сообщила.
— Правда?
— Мосты сами в воздух не взлетают!
— Стало быть, живы мои орлы?
Майор предложил капитану папиросу из своего серебряного портсигара.
— Угощайся. Подарок из Грузии.
Разумов папиросу взял, но закуривать не спешил.
— Значит, мои орлы живы! Спасибо вам, сынки, меня, старика, не опозорили. Спасибо!
И уже не скрывая радости, он сказал:
— Майор, вы не представляете, до чего это хорошие ребята! Сын мой тоже с ними.
— Сын? — постарался удивиться майор. — Почему же вы мне об этом раньше не говорили?
Капитан засмеялся и стал объяснять. Но, заметив добрую улыбку майора, осекся. Не оставалось никакого сомнения — Чачуа давно обо всем знает. Стушевавшись, Разумов промолвил:
— Огонек найдется?
Майор протянул зажигалку. Разумов затянулся папиросой.
— Ну, всего хорошего, счастливый папаша! Я вам, черт возьми, завидую. После войны приезжайте ко мне в Кутаиси с сыном в гости.
— Обязательно приедем. До свидания.
Минеры лейтенанта Каурова сидели в темном бору на поваленных деревьях. Лида их были суровые, сосредоточенные. Весть о Саше беспокоила их больше, чем что-либо другое.
— Как это ты, Мубаракшин, в трудную минуту смог товарища бросить?! Разве солдаты так поступают? Сам погибай, а товарища выручай! А ты… — говорил Чиж, размахивая руками.
— Кто друга забывает, тот больше не человек, — сверкнув черными глазами, сказал Измаилджан.
— Всю роту, весь полк опозорил!
Оборванный, с всклокоченными волосами и кровавым подтеком на щеке, Джигангир стоял молча, понуря голову. Вот, подняв глаза, он обвел товарищей медленным взглядом. Ни тени сочувствия на лидах тех, кто раньше был готов отдать за него жизнь.
— Я же не бросал его, — тихо произнес Джигангир.
— Расскажи правду! — приказал Опанас.
Джигангир встрепенулся. Лицо оживилось. Он теперь понял, как жестоко неумолим суд чести. Нет, нельзя погибать нелепой смертью, приняв на себя такое тяжкое обвинение.
— И вы мне не верите, товарищ старшина? — спросил Джигангир. — Да, я потерял ваше доверие. Но я не виноват, Я хотел его спасти и не смог, не сумел…
— Говори, говори, — сказал молчавший до сих пор Кауров.
Джигангир быстро повернулся к нему. В какое-то мгновенье их взгляды встретились. Глаза Каурова говорили: «Я верю тебе».
По мере того, как Джигангир рассказывал, мрачные лица товарищей постепенно светлели. Первым к нему подсел Измаилджан, подвинулся ближе Чиж. Только Опанас сидел по-прежнему хмурый, покручивая усы.