Снова включили магнитофон. Вместо джаза загремела «цыганочка». Лора не вытерпела, ударилась в пляс. Вскидывает ногами, поднимается юбка, мелькают круглые колени. Сенька заржал, обнял девушку, посадил рядом с собой на кровать. Лица их пятнами выделялись на пестром рисунке «тарантеллы», выглядели подчеркнуто багровыми. В ответ на какое-то замечание кавалера, Лора взвизгнула.
Нине стало противно. Попросила:
— Выйдем на балкон.
— Давай, — быстро согласился Костя.
Хрип магнитофона, взвизги девушек остались за захлопнутой дверью. На балконе было тепло, тихо. Внизу переливались огни порта, за ними — темное, загадочное море. Бодрым голосом прозвенели склянки.
Нина облокотилась о перила, смотрела вдаль, задумалась. Было хорошо и чуть тревожно. Она гадала, что сейчас, когда они наедине, сделает Костя. Ей хотелось, чтобы он подошел и обнял ее — как тогда, когда только вошли в квартиру. Пугаясь и стыдясь, вдруг поняла, что останется сегодня здесь на ночь. Все уйдут, а она останется… Да, останется…
Что сейчас сделает Костя?
Он стоял пошатываясь, прислушиваясь к себе.
Из-за прикрытой двери донесся возбужденный девичий смех.
Костя поднял тяжелую голову.
— Нина!
— Что?
Обернулась к Косте. Доверчиво, ожидающе поглядела снизу вверх. Полураскрылись девичьи губы.
Не говоря ни слова, схватил ее за плечи, начал целовать. Пахнуло водкой, маринованным луком. Костина рука соскользнула с ее плеча, больно стиснула круглую твердую грудь.
Бац, бац, бац — звонко прозвучали пощечины. Костя остался на балконе один.
Нина торопливо прошла через комнату. Веселье продолжалось на высоком градусе, о хозяевах забыли. Эдик и Лера с глубокомысленно-отсутствующими лицами танцевали. Сенька и Лора по-прежнему развалились на кровати, сентиментальная картинка «тарантеллы» никак не вязалась ни с позами, ни с выражением их лиц.
Шутько что-то сказал вдогонку Нине, она не расслышала. Выбежала в переднюю.
Костя кинулся следом. На лестничной площадке позвал:
— Нина! Нина же!
Ответа не было. Далеко внизу стучали-перестукивали каблучки. Разнесся по этажам глухой удар парадной двери.
Прыгая через две-три ступени, Костя выскочил на улицу.
Фонарь на трамвайной остановке освещал тонкую фигурку. Устремился к ней.
— Нина! Погоди! Я все объясню!
Прежде, чем успел добежать, Нина села в подошедший трамвай — не в тот, что ей нужен, заметил Костя. Позванивая, вагон скрылся в темной перспективе улиц. Звон был ехидным, торжествующим.
Костя стоял молча, не в силах собраться с мыслями, тупо глядел вслед исчезнувшему трамваю. Понимал, что виноват, обидел Нину, а сердился не на себя, на нее: «Подумаешь, остановиться, по-хорошему поговорить не могла!»
Домой побрел в смешанных чувствах.
Здесь без него не соскучились — танцевали Эдик и Лера, Сенька с глубокомысленным видом жевал у стола. Увидев входящего Костю, сказал с пьяной важностью:
— Не догнал? Волю девкам давать нельзя.
— Ждать и догонять — всего хуже, — тоже многозначительно вставил Эдик, не прерывая танца.
Костя не ответил, сел на кровать. Шутько подумал-подумал, налил себе и Косте:
— Давай!
Теперь было все равно. Не думая, Костя взял стакан, поднес к губам. Тянул горько-сладкую жидкость долго, мучительно. Наконец, опорожнил стакан, неверной рукой поставил на место.
— На, огурчиком закуси, — предупредительно протянул Сенька. — А теперь, — обратился ко всей компании, — пусть один остается, спать ляжет.
Совет был как нельзя кстати. Глаза Кости смыкались, он еле сидел.
Эдик и девушки пробовали возражать, по их мнению, только начинался «настоящий разворот». Сенька был иного мнения. Он знал за Эдиком свойство — когда перепьет, начинает буянить, да так, что нет никакого удержу. Случись скандал в заводском доме, где вся компания известна, не убережешься от неприятностей. Это не парк или танцплощадка, откуда можно своевременно смыться. И не слушая протестов, Шутько выпроводил общество на лестницу, закрыл за собой дверь.
Хозяин вечеринки остался один. Толком не соображая, что произошло, оглядывал комнату. Недавно светлая, чистая, любовно убранная Ниной, она опошлилась, потускнела. Туманом плавали слоистые полосы табачного дыма. Валялись на полу окурки и конфетные обертки. Недоеденная селедка меланхолически свесила голову с тарелки. Рыжая пивная лужица растеклась по бумаге, заменяющей скатерть.
Он несколько минут бессмысленно смотрел на все это безобразие, затем, не раздеваясь, не выключив электричества, повалился на кровать, тотчас заснул. Балконная дверь осталась приоткрытой, полосы дыма медленно тянулись к ней, таяли в струе свежего воздуха. Итальянцы, нарисованные на коврике, продолжали танцевать тарантеллу под аккомпанемент Костиного храпа.
Остальные кончали вечер далеко не так мирно.
Опасения Шутько подтвердились — на улице Эдика, как говорится, «разобрало». По обыкновению, начал безобразничать: бормотал несуразное, пытался петь, обнимал девушек. Сенька подтрунивал над его выходками, хихикали Лора и Лера.
Может, и обошлось бы без происшествий, не толкни Эдик — нарочно или нечаянно, он и сам понять не мог — прохожего.
— Осторожнее, — миролюбиво сказал тот.
Эдик остановился. Заявил, неловко ворочая языком:
— Давай, топай своей дорогой.
— Да вы что?!
— Сказано — топай, — вмешался Сенька. Его охватил пьяный кураж.
— Хулиганье, милицию позвать надо! — Человек средних лет с удивлением и гневом оглядывал пьяную ватагу. Все-таки, желая кончить дело миром, обратился к девушкам:
— Уведите ваших приятелей.
Они отвернулись. А Эдик, вспомнив о зрительницах, решил окончательно показать себя. Подошел к незнакомому вплотную, взял «за грудки», поднес к лицу кулак:
— Во! Видал? Чтобы духу твоего здесь не было.
Прохожий оказался не из робких. Оторвав от себя руку хулигана, толкнул его. Пьяный Эдик еле удержался, чтобы не упасть. Это его окончательно взбесило.
— Получи, зараза! — кинулся на прохожего.
Тот отклонился. Эдик пролетел мимо. Запутавшись в длинных и пьяных ногах, свалился. Вдруг Сенька, до сих пор стоявший спокойно, ударил прохожего сбоку. Не ожидавший нападения человек упал. Поднявшийся с тротуара Эдик и Сенька вдвоем кинулись на него.
— Милиция! — закричала какая-то женщина, видя, что происходит.
— Сюда! Хулиганы!
— Держи!
Сенька сориентировался первым. Прежде, чем успели удержать, юркнул в темноту, исчез. Девчонки поступили проще: бочком-бочком втиснулись в толпу, минуту спустя были далеко. Хотел бежать и Эдик, а непослушные ноги снова подвели — растянулся во весь рост. Эдика подняли, крепко скрутили локти.
— Стой!
— Не торопись, приятель!
— Пустите, я ничего, это все он, Сенька.
— В районе разберем кто — чего, а кто — ничего.
По лицу хулигана текли грязные слезы. Бормотал жалобное, клялся в невиновности, поносил Шутько. Два парня-дружинника, не слушая, тащили его с собой.
В милиции дежурный увидел, что задержанный пьян, толку от него все равно не добьешься. Приказал отправить в камеру, допросить завтра, когда проспится.
«Перекоп» идет в корабельск
На «Перекопе» дали второй гудок. Пухлое облачко вырвалось из медной трубки, неторопливо растаяло в розовом утреннем воздухе. Басистый зов парохода разнесся над гаванью.
Невинный сигнал об отходе пассажирского судна ошеломил яхтсменов, которые отправлялись в соседний город Корабельск на соревнования. Дядя Пава возглавлял команду, Приклонский ехал в качестве штатного болельщика, а также, по его выражению, «представителя администрации». Были здесь и невыспавшийся злой Шутько, и Нина — грустная, красные глаза, видно поплакала ночью, и Михаил, и Филипп Горовой из котельного, и другие яхтсмены. Отсутствовал только Костя. Именно это обстоятельство вывело всех из равновесия при гудке, который предупреждал, что пароходу — пора.
Приклонский метался от борта к борту, не сводя глаз с ворот, ведущих из морского вокзала в город. Подбежал к дяде Паве и голосом, в котором странно смешивались недоумение со злостью, воскликнул: