Костя сидел на корточках, поддерживая левой рукой локоть, правой, прижимая его к боку.
— Что с тобой?
— Рука! Ох, черт, больно! Вывихнул. Когда падал, об трап локтем ударился.
В отличие от многих девушек, которые на ее месте стали бы ахать, охать, может, даже всплакнули, Нина действовала молча. Только закушенная белыми ровными зубами губа да пятна на щеках выдавали ее. Сделала из своего носового платка холодный компресс, достав бинт, как могла туже затянула вывих.
— Вот! Лежи.
Она хлопотала, а пострадавший выглядел счастливым. Улыбался восторженно, влюбленно.
— Спасибо тебе.
— Постарайся заснуть, не так больно будет.
— Хорошо… Иди наверх, там Семихатка один.
— Надо идти. Ты спи.
Хотела идти, но Костя удержал ее, тихо взял за руку.
— Нина!
— Что?
— Ты прости, что я такой был тогда… и потом.
— Глупый, я давно простила.
— Вот и хорошо.
Она подошла к трапу, хотела подняться. Вдруг, подчиняясь необъяснимому порыву, быстро обернулась, наклонилась к Косте. На своих губах он почувствовал ее горячие губы. И сразу очутился один. Нины не было — убежала наверх.
Чувствуя блаженную радость, Костя на мгновение закрыл глаза. И сразу исчезла боль в руке, затих шторм. Нина вернулась в каюту. Вернулась одетая не в венцераду, а в то ситцевое платье, в котором была, гуляя с Костей по Приморскому бульвару.
Когда проснулся, сквозь щели в крыше каюты — тамбуче, проникал солнечный свет. Качало меньше, шел «Тайфун» другим галсом, чем ночью.
Костя приподнялся на локте и сразу с невольным криком упал. Тотчас люк открылся, показалось встревоженное лицо Нины:
— Что?!
— Фу!.. Не прошла рука.
— И не пройдет скоро… Лежи смирно.
— Нет, помоги встать.
Нина выполнила его просьбу. Кое-как вдвоем выбрались из каюты.
Проспал он не полтора, а добрых часиков шесть. Утро было в полном разгаре — ветреное, неспокойное и по-своему привлекательное. Быстрые всклокоченные тучи закрывали небо. Пробиваясь сквозь них, солнце пестрило море серебряно-желтыми пятнами. Опытный глаз яхтсмена сразу различил мыс Большой Фонтан, вытянутый, обрывистый. От мыса в морскую глубь тянулась узкая полоска грязноватой пены: здесь сталкивались и боролись два течения.
Ночной шторм раскидал участников гонки. Некоторые, наверно, сбились ночью с курса и ушли в сторону от Большого Фонтана; некоторые, спокойствия ради, уменьшили парусность и отстали от соперников; были, может, и такие, кто решил переждать шторм в надежном убежище.
Заканчивали гонку пять яхт. Лидерствовала по-прежнему «Комета», за ней «Тайфун», остальные держались группой, чуть приотстав от первых. Шансы у всех оставались почти одинаковыми, никто не мог с абсолютной уверенностью рассчитывать на успех.
— Дядя Пава, Марьянчук, Христич, Тимаков, — вслух перечислил Костя соперников-рулевых. — Зубры.
Потрогал вывихнутую руку, пошевелил ею, скривился от боли.
Михаил понял и движение Кости — нельзя ли снова самому сесть за руль, и невысказанное им вслух: дескать, куда тебе тягаться с «зубрами».
Поняла и Нина. Быстро заговорила, стараясь прервать, неприятное молчание, вызванное словами Кости:
— Поесть хочешь? Мы завтракали.
— Потом, через час будем на берегу.
— А то и раньше, — с напускным оживлением добавила Нина. — Смотри.
Спутанные облака сбились в одну большую тучу. Она быстро катилась от моря к берегу.
— Шквал, — согласился Костя. — Держись, Семихатка.
Михаил оценивающе поглядел на море, которое покрылось темной полосой ряби. Может, зарифить парус, чтобы шквал не наделал беды? Хотел посоветоваться с Костей, но передумал: обойдусь без него.
Обойдусь!
Шквал налетел. Мир вокруг «Тайфуна» превратился в сплошные потоки дождя. Мыс, берег, другие яхты исчезли в мутной мгле. Ветер подхватывал упругие дождевые струи, нес над морем, ударял ими в лицо.
Все было, как в незадачливый день знакомства Михаила с морем, и по-другому. Он сам стал другим. Костя, который тоже вспомнил о давнем-давнем плавании, столь неудачно закончившемся для будущего яхтсмена, неотрывно наблюдал за Семихаткой. Рулевой «Тайфуна» был спокоен, внимателен, не давал стихии сбить себя с толку. Противопоставлял ярости и мощи умение, хладнокровие. Чутьем моряка Костя знал: несмотря на бестолковщину и. сумятицу шквала «Тайфун» держит правильный курс.
В раздернувшейся завесе дождя, взметенной ветром водяной пыли показался маяк. Прибой клокотал у белой башни, взбрасывая пену. Гребни перекатывались через волнорез, и маяк очутился на маленьком острове, выстаивая против шторма.
Белая башня скрылась за кормой, затерялась в пространстве. «Тайфун» не плыл, а летел, перепрыгивая с волны на волну. Михаил рискнул, незарифив паруса, и риск оправдался. До финиша осталось с полмили, других яхт поблизости не было.
Ушел шквал и над морем встала радуга. Большая, праздничная. Она как бы встречала «Тайфун», плывущий прямо сквозь нее.
Костя глянул на рулевого, спокойно сказал:
— Знаешь, Михаил, пожалуй, мы действительно придем первыми.
По путям кораблей
«… вечному морю, кораблям, которых уже нет, и простым людям, окончившим свой жизненный путь».
I. «Горизонт» отправляется «на выход»
Море было колыбелью всего живущего. Может, поэтому в составе человеческой крови есть общее с составом морской воды. Даже самый сухой, рационалистический человек, глядя на море, слышит зов романтики; в посвисте морского ветра звучит голос далеких просторов. Так было всегда, так будет, несмотря на споры между «физиками» и «лириками». Впрочем, море и корабли — это одна из областей человеческой деятельности (таких немало!), где тесно сплетены аналитический ум и физическая выносливость, умение пользоваться электронными приборами и древняя, как мир, способность чуять ветер, понимать крики чаек, беседовать с розовыми облаками, что величественно плывут за горизонт.
Кстати, о «Горизонте».
Джозеф Конрад, писатель и моряк, отдавший жизнь литературе и морю, написал, среди многих других, книг «Зеркало морей». Я бы сделал ее настольной для каждого, кто любит море. В «Зеркале морей» Конрад говорит: «История повторяется, но никогда не возродить нам умершего искусства. Неповторимый голос его ушел из моря навсегда, отзвучал, как песня убитой дикой птицы. Нет того, на что раньше откликалась душа радостью, искренним увлечением. Плавание на парусных судах — искусство, и прекрасная тень его уже уходит от нас в мрачную долину забвения… В наши дни дело моряка — ремесло и, конечно, как во всяком ремесле, в нем есть своя романтика, своя честь, своя награда, свои тяжкие тревоги и часы блаженного удовлетворения. Но в современном мореплавании нет поэзии борьбы человека один на один с чем-то безмерно более могучим, чем он».
Слова, проникнутые прозрачной печалью, точно характеризуют судьбы мореплавания. В эпоху парусного флота оно было искусством, в эпоху парового — стало ремеслом.
Сейчас превращается в науку.
«Горизонт» — судно сегодняшнего дня, на котором воспитываются моряки сегодняшнего дня: инженеры-судоводители, инженеры-механики, инженеры-радисты. «Горизонт» можно назвать институтом, который плавает по морям со своими студентами, преподавателями и профессорами, аудиториями, учебными мастерскими. Подобных ему нет ни в одном флоте мира. Под советским флагом плавают еще два судна этого типа: «Зенит», принадлежащий Ленинградскому высшему инженерному морскому училищу, и «Меридиан» Владивостокского училища. Корабли одной серии моряки называют английским термином «систер-шип» — «корабли-сестры».
«Горизонт» не только образцово оборудован с технической, навигационной, мореходной точек зрения. Он — произведение искусства второй половины двадцатого столетия. Линии его стройны, проникнуты той особой гармонией, в которой соединились строгий расчет инженера и вдохновение художника. Благодаря плавному прогибу корпуса, теплоход не давит на воду, а как бы скользит по волнам. Внутренние помещения удобны, их современное убранство не переходит ту грань, за которой своеобразие становится формалистическим вывертом.