Мощность двигателя нашего теплохода равна трем с лишним тысячам лошадиных сил. Тысячи сил эти могут дать судну скорость в четырнадцать с половиной узлов, что «по береговому» равно приблизительно двадцати пяти километрам в час. Длина «Горизонта» сто пять метров, ширина 14,4 метра, груза он принимает в трюмы свои более двух тысяч тонн. Имеет так называемый неограниченный район плавания, иными словами, может отправиться из любого порта мира в любой порт, через любые моря и океаны. Тридцать восемь суток способен находиться в рейсе, не заглядывая в гавань, не пополняя запасов воды, топлива, продовольствия.
Таков «Горизонт» — сильный, надежный, выносливый, соединение техники и искусства, результат труда и вдохновения многих людей.
Постоянно живут и работают на стальном островке, без устали скитающемся по морям, пятьдесят два человека — капитан и штатная команда «Горизонта».
«Капитан и команда». Как и все в морском деле, точное определение это выработано самой жизнью, многолетней практикой. Капитан — единственное лицо, полностью отвечающее за то, что происходит и может произойти с судном, людьми, грузом. Ни с кем и ни при каких обстоятельствах он это трудное и почетное право не делит. В рейсе по любому вопросу окончательное решение за капитаном, закон дает ему в некоторых областях такие права, каких на берегу не имеет никто. Пока судну угрожает хоть малейшая опасность, действиями экипажа руководит капитан. Однажды, когда мы шли проливом Зунд, капитан «Горизонта» Петр Петрович Кравец пожаловался в разговоре: «Вот интересно, всего двое суток стою на мостике, а уж ноги начали болеть». Это было сказано между прочим, без всякой рисовки. Простоять на мостике «всего» сорок восемь часов, в то время, когда штурманы и матросы регулярно сменялись от вахты к вахте, для капитана дело вполне обычное.
«Горизонт» — судно сегодняшнего дня и капитан Кравец характерен для образа сегодняшнего советского моряка.
Из своих тридцати пяти лет жизни Петр Кравец двадцать отдал морю. Пятнадцатилетним юнгой в грозные годы плавал на судах, перевозивших груз для фронта. Еще продолжалась война, когда матрос Кравец поступил в мореходку, окончил ее штурманом. Стал плавать помощником капитана. Среднее морское образование не удовлетворило Кравца. Было трудно, очень трудно, однако в высшем инженерном морском училище получил диплом судоводителя высшей квалификации. Успокаиваться и на этом не собирается.
Иногда на мостике «Горизонта» собираются моряки, как бы символически представляющие смену поколений: капитан, давно окончивший училище; четвертый штурман Олег Корышко, который только-только получил диплом инженера-судоводителя и в этом качестве делает первые рейсы; матросы Владимир Кузнецов и Адольф Глушко — курсанты последнего курса, проходящие на «Горизонте» практику, им надо, как говорят моряки, «выплавать ценз».
Моя должность на «Горизонте» была невелика, но она позволила непосредственно войти в морскую жизнь, быть не гостем, а равноправным членом морского коллектива.
Отъезд, даже в желанное путешествие, похож на степной ветер, который пахнет медом и чуть-чуть горькой полынью. Есть французская поговорка: «Уехать — это немножко умереть». Мы уходили из Одессы в слякотный и неприютный день, перед отходом было много зряшной суеты и никчемных волнений. Падал холодный дождь со снегом, вода за бортом была тяжелая, мрачная, почти черная. Местами ее покрывал молодой лед — «сало», лоснящийся и липкий в полном соответствии с названием своим. Поворотный буй у мыса Большой Фонтан, где корабли ложатся на курс, ведущий вдаль, вздыхал глубоко и грустно. Он начинал коротким звуком «Му!», переходящим в долгий рев «У-уу». Буй хорошо знал меня, я не раз летом ловил возле рыбу и сейчас, казалось, посылал слова привета. Берег быстро скрылся, наступил неопределенный час зимних сумерек. Невольно думалось о долгом пути «Горизонта». Из Одессы мы должны попасть в ливийский порт Триполи на северном побережье Африки, доставив туда груз для советского павильона международной выставки. Из Триполи возьмем курс на Венецию и близлежащую от нее Равенну. Затем через Гибралтар, пролив Ла-Манш, Северное море наше судно пойдет на Балтику в восточногерманский порт Росток. Рейс долгий и в зимних условиях трудный, много дней и ночей вокруг нас не будет ничего, кроме волн и ветра, далекие облака поплывут над «Горизонтом», как бы указывая ему путь. Небольшой коллектив советских людей вынужден жить обособленной от всего мира жизнью, за Гибралтаром даже последние известия ловить не так просто из-за дальности расстояния и разности во времени между нами и Москвой. Что касается газет, то о них надо забыть до Ростока — конца плавания.
Рейс за Босфор моряки называют «идти на выход». Черное море — свое, родное, плавание здесь, как правило, между советскими портами, в каботаже. Настоящие дальние плавания начинаются за Босфором.
Погода, когда мы входили в Босфор, была серая, туманная, теплая. Еще в море нас обогнал итальянский танкер тысяч в семь тонн водоизмещением, с маркой компании на трубе — изо рта шестиногой собаки рвется алое пламя. «Итальянец» вошел в пролив, длинный корпус его то появлялся, то исчезал, растушеванный белой дымкой.
В проливе туман рассеялся. На высоком скалистом берегу были хорошо видны угловатые очертания радаров, под скалой — вытянутые хоботы орудий береговой артиллерии. Против кого направлены они? Кто собирается прорываться через Босфор с востока? На вопрос этот вряд ли ответят хозяева пушек.
Невдалеке от орудий стоит маленький домик, возле которого высится тонкий флагшток. Из домика вышел человек, в руках, он что-то держал. Я поглядел в бинокль. Некто в форме фотографировал «Горизонт» — обычный учебно-грузовой теплоход, который, как видно с первого взгляда, не приспособлен и не может быть приспособлен для военных целей.
Да, везде свои обычаи.
Мы не торопясь плыли вдоль берега. Справа кончалась Европа, слева начиналась Азия. Десятки рыбачьих баркасов занимались своим промыслом. Со многих приветствовали советский флаг, улыбались вслед. Когда «Горизонт» прошел совсем рядом возле пыхтящего мотором, выкрашенного в голубую краску суденышка, парень в потрепанной желтой робе широко размахнулся, бросил прями нам на палубу еще трепещущую, только пойманную рыбину. В ответ полетела пачка «Беломора». Рыбак ловко подхватил ее, сделал жест, будто пожимал нам руки, прокричал что-то.
— Он желает вам счастливого плавания, — перевел с турецкого на английский лоцман, которого мы приняли на борт еще при входе в пролив.
У руля «Горизонта» стоит матрос Жора Хмельнюк. Он старший рулевой «Горизонта», и тысячетонный теплоход беспрекословно слушается каждого его движения. А сам Жора быстро повторяет, «репетует» и немедленно исполняет команды капитана. Штурманы меняются по вахте, лоцман, капитан и старший рулевой не покинут своих постов, пока мы не пройдем пролив.
Сколь многое зависит от рулевого, напоминает зрелище, открывающееся перед нами. Из серой воды выглядывают искореженные останки океанского судна. На темных обуглившихся надстройках расселись чайки.
Следы недавней морской трагедии.
В Босфоре навстречу друг другу шли греческое судно и югославский супертанкер. «Грек» был в балласте, танкер «в полном грузу». Погода стояла хорошая, места для того, чтобы спокойно проплыть друг мимо друга, хватало. Правила расхождения в Босфоре существуют не один десяток лет, прекрасно известны всем морякам мира.
Что произошло на одном из судов, или на обоих вместе, никто не знает и никогда не узнает. Может, зазевался рулевой на какую-то долю секунды, может, был небрежен, может, закапризничало рулевое управление… Многое могло случиться. Так или иначе, а оба судна столкнулись.
Послышался тяжелый скрежет рвущегося металла, плеск хлынувшей из танков нефти.