Южаночка стояла среди широкой аллеи, в обе стороны которой возвышались белые рыхлые сугробы снега. В большом институтском саду зима праздновала свою юность. Красиво толпились запушенные блестящим инеем деревья, точно выстроенные на придворном балу маркизы в пудреных париках. Небо казалось серовато-синим, точно далекое северное озеро в студеную пору. Голодные вороны с протяжным карканьем летали по саду. Кое-где пробегала кошка, исхудалая, голодная, в чаянии поживиться на счет зазевавшегося воробья.
Как зачарованная, стояла среди сада Южаночка, наслаждаясь незнакомой ей еще декабрьской картиной.
— Какая прелесть! Какая прелесть! — шептала она.
Ей, выросшей на далеком, знойном юге, не приходилось еще видеть зимы.
Бац! Что-то влажное, мокрое и мягкое ударило ее в открытый от изумления ротик, и в тот же миг звонкий веселый смех послышался за нею.
— Ха-ха-ха-ха! Аршин проглотила! Стоит как вкопанная и зевает по сторонам. Берегись!
И новый комок пушистого снега залепляет удивленное Иннино лицо.
— Гаврик! Ты! Погоди ж ты у меня, разбойница.
Еще миг и подобрав тяжелую безобразную «клоку»,[5] Южаночка летит в погоню за шалуньей.
Гаврик мчится не тише. Трудно догнать! Даня уже давно отстала. Она не может бегать слишком скоро, у нее одышка.
— Гаврик! Гаврик! Стой!
Поймана Гаврик. И она, и Южаночка с визгом валятся в невысокий молодой сугроб.
— Mesdames! Mesdames! Бегите скорее к желтой беседке. Там голубок замерзает. Наши все собрались, скорее, скорее! — роняет на ходу Жемчуженка и проносится дальше.
Голубь замерзает! Скорее! Скорее к желтой беседке! Раз! Два! Три!
Гаврик, Южаночка и Даня мчатся, взявшись за руки, с гиканьем, точно заправская тройка. На задней аллее темнеет толпа институток. Мелькают клоки, зеленые подолы платьев «своих» и «чужих» девочек. Все нерешительно топчутся на одном месте. Слышатся жалостные возгласы, вздохи…
— Бедняжечка! Верно, он уже мертв!
— Замерз! Конечно! Замерз! И говорить не о чем! Погиб!
— О, бедный, бедный голубчик. А может быть, он еще дышит, его можно спасти?!
— Mesdames! Кто решится пробежать по сугробу и спасти замерзшего голубка!
— Или хоть убедиться, жив он или умер?
Голоса институток звенят волнением. Кто решится? Кто полезет в сугроб, глубокий сугроб, доходящий даже самым высоким до колена?
Гаврик, Инна и Щучка подбегают к группе как раз в это самое мгновение.
— Что за народ собрался! — скалит свои щучьи зубы Даня.
— Верховская! Идол бесчувственный! Нашла время хохотать! Тут живое существо умерло, а она хохочет, — упрекает девочку чей-то сердитый голос.
— А может быть, еще он живой, душки, — выражает свою мысль Гаврик.
— Надо узнать! — подхватывает Южаночка, и прежде чем подруги и «чужеземки» успевают остановить ее, она уже в сугробе.
Раз! — Провалилась до пояса. — Два еще! Три! Вот так скачка! Точно заяц по снегу! Левой, правой! Левой! Правой. Раз! Два! Раз! Два! Ловко! Инна фыркает от удовольствия и заливчато смеется.
По аллее бегает Маша Ланская и кудахчет, как курица, потерявшая цыпленка.
— Палтова, вернись! Вернись! Фальк наябедничает! Фальк где-то близко!
— Ну, коли страдать, так вдвоем веселее. Гуртом дешевле, — с хохотом заявляет Гаврик и лезет на сугроб. Трах! Провалилась тоже. Вытащит одну ногу, вязнет другая. А все-таки любо! А все-таки чудо как хорошо! Вот бы только догнать Инну, и все прекрасно. А Южаночка уже далеко. Перед ней огромная поляна. Ноги выше колен тонут в рыхлом, молодом снегу. Снег забрался в сапоги, в калоши, холодно, щекотно и мокро ногам. И за «клокой» снег, а передник и платье совсем мокры, мокры хоть выжми. Не дай Бог показаться в таком виде Крысе на глаза!
А там далеко на снегу серым, или, вернее, сизым, пятном выделяется что-то. Надо узнать во что бы то ни стало, жив он или уже умер, бедный голубок.
— Палтова, назад! Гаврик! Гаврик! Назад ступайте, — надрываются подруги с края дорожки. — Милька поймает! Ступайте назад! Несчастные! Да будете ли вы слушаться, наконец!
— Назад! Как бы не так! Вернуться, не солоно хлебавши, с полдороги. Нашли дур!
И Южаночка, а за нею Гаврик продолжают зайцами прыгать по сугробу, ныряя, как рыбы, в пушистом снегу.
— Стоп!
Серо-сизое пятно теперь всего в десяти шагах от Инны. «Ну-ка, еще! Будь храбрым солдатом! Марш на приступ, ура!» — подбодряет себя девочка и снова прыгает по колени в снегу.
Вот оно! Наконец-то! Она здесь, она у цели. Быстро наклоняется, хватает серовато-стальной предмет и с громким хохотом подбрасывает его в воздух.
— Старый, рваный, серый чулок! Ста-ры-й чу-у-лок! — подтверждает она протяжным криком, приставляя обе руки ко рту. — Гаврик! Жарь назад! Чулок это, а не голубь!
Гаврик стоит с минуту. Смотрит изумленно и вдруг валится в снег и хохочет.
А Ланская и Даня продолжают топтаться у края аллеи и кричат, прикрывая рты.
— Назад, сумасшедшие, назад. Милька плывет на горизонте. Назад скорее. Вам говорят назад.
— Ага, Милька! Плохо дело, ну айда назад, Инна! — И Гаврик, со сбившимся на сторону капором, снова, теперь уже первая ныряет в сугробах. Южаночке остается только последовать ее примеру.
Терять времени нельзя, ни минуты, ни одной секунды.
— Скорей! Скорей! — кричат им девочки с задней аллеи и протягивают руки.
Еще одно усилие, другое, третье, и Гаврик, и Инна уже стоят в общей толпе. Но в каком виде?!
— На что они похожи обе! Как им показаться в таком виде на урок! — с ужасом восклицает Ланская.
Действительно, хороши обе, подолы и передники мокры, хоть выжми. Что делать? Бежать переодеваться и сушиться.
— Милька узнает и, чего доброго, оставит без приема, и за поведение влепит кол, — продолжала соображать вслух всегда находчивая Ланская, — а лучше вот что сделать: на урок Паровоза мы их куда-нибудь спрячем, а на батюшкин урок Милька уйдет с субботними ведомостями к княгине, а Фальк у пастора с двух часов на уроке в библиотеке будет. А мы же этим временем упросим бельевую Добрыничну переодеть их. Только чур, mesdames, не выдавать Палтову и Гаврик ни за что в мире, слышите? Мы все виноваты, и все хотели голубя спасать. А они только смелее других оказались и в сугроб полезли. Неужели в этом их вина?
Маша обвела глазами толпу окружавших воспитанниц, своего и чужих классов.
— Не выдадим, разумеется, не выдадим! — кричали звонкие голоса.
— А вы mesdames-чужеземки, — обратилась Ланская к чужим, — а вы не выдадите нас?
— Ну вот еще! Вы с ума сошли, Ланская, как вы можете еще спрашивать об этом! Что мы, Иудушки, что ли, чтобы выдавать? — обиженным хором отозвались те.
— Так помните, душки, что бы ни спрашивала Милька или кому, не дай Бог, попадемся на глаза, — горячо в свою очередь наказывала подругам Щука, — один ответ: все виноваты, все за голубем бегали, а замочились только двое, потому что сбились дороги и попали в сугроб. Так всем и говорить.
— Так всем и говорить! — охотно отозвался дружный хор.
— Дети, в класс! Дети, в класс! — послышался голос госпожи Бранд.
— Лина, дитя мое! Господин пастор ждет тебя в библиотеке, — прозвучал голос Эмилии Федоровны и нежным движением, обняв за плечи племянницу, она направилась с нею к дверям класса. Но на минуту остановилась, сделала строгое лицо и произнесла, грозя сухим костлявым пальцем, по-немецки:
— Будьте тихи дети, сейчас придет Афанасий Ананьевич. Надеюсь, вы будете хорошо вести себя на уроке. Дежурная, приготовь классный журнал! Я через полчаса вернусь.
И об руку со своей любимицей Линой вышла из комнаты. Лишь только шаги Эмилии Федоровны заглохли в отдалении, девочки повскакали с мест.