— Обязательно, товарищи! Дело приняло, если хотите, политическую окраску.
Пропажу мы нашли! Украл брошь местный житель, как оказалось, бывший полицай, который водил наших квартирьеров по домам.
Учитель, которому брошь была нами возвращена, был на седьмом небе. Он подружился в эти дни с чекистами, заходил к ним, рассказывал о довоенной Польше, о жизни «под Гитлером».
Чекисты подолгу с ним беседовали, говорили о Фредерике Шопене, читали сонеты Адама Мицкевича; ссылаясь на поэта, убеждали учителя перейти к активным действиям против фашистских захватчиков.
Южин читал:
— О-о, так это же «Пловец» несравненного, гениального Адама Мицкевича! — восклицал растроганный гость. Он был взволнован и просил майора Южина еще и еще раз прочесть стихотворение.
В беседах с гостем чекисты, стараясь выявить его связи в окрестных селах и в Люблине, узнали о том, что свояк учителя работает капелланом в том самом филиале люблинской тюрьмы, который их интересовал в последние дни.
Так у чекистов возникла возможность привлечь своего нового друга для перепроверки сообщения портного Ковальчика.
Было важно прощупать, кто из эсэсовцев или работников гестапо «заворачивает» делами в тюрьме и что происходит в последние дни в филиале. Попросили учителя съездить в Люблин посмотреть, как живет там свояк, какие там новости. Учитель согласился и отправился в Люблин.
Результаты превзошли наши ожидания.
«Опекал» тюрьму штурмбаннфюрер Вернер Функ, тот самый — знакомый по Брянским лесам!
Учитель подтвердил, что, по словам свояка, Функ в последние дни «из тюрьмы не вылезает», вызывает на допрос заключенных и, что бросается всем в глаза, только отпетых бандитов.
— Следует ожидать гостей! — заключил майор Синцов. — Ну что же, устроим им хороший прием!
Чекисты предупредили командование, проинструктировали своих оперативных работников, а гости… не заставили себя ждать.
Был ясный зимний солнечный день, когда майору Синцову, находившемуся в штабе вместе с дежурным по гарнизону комбатом Степаном Ефремовым, доставили записку командира батальона Грищенко. Он писал:
«Препровождаю задержанного нашими бойцами подозрительного человека. Говорит, что бежал из Люблина, из тюрьмы, и, узнав о том, что в этих местах действуют советские партизаны, решил присоединиться к ним, чтобы бороться за родную Польшу, против фашистов».
— Доставить задержанного сюда! — приказал связному Синцов. И, обратившись к Ефремову, попросил позвать в штаб переводчика Андрейку — украинского мальчика из Польши, на глазах у которого гитлеровцы вырезали его семью. Чудом ему удалось спастись, он долго скитался в лесу, встретился с партизанами и теперь стал приемным сыном у коменданта Ивана Коржа. Временами Андрейка помогал партизанам — он владел польским языком.
Ввели задержанного. Это был сутуловатый мужчина среднего роста, лет тридцати пяти — сорока, лысый, с угрюмым выражением на чуть рябоватом грязном лице. Одет задержанный был бедно. Внешне он держался спокойно, только чересчур уж часто опускал глаза.
— За что сидели в тюрьме? — спросил Синцов.
— Увел двух коней из-под Белгорая.
— Конокрад! — Синцов и Ефремов переглянулись.
«Обычные кадры гестапо», — мелькнула у обоих одна и та же мысль.
Задержанный взялся рукой за голову.
— Что с вами? Вам нездоровится? — спросил Ефремов.
— Он говорит, — перевел Андрейка, — что очень голоден… двое суток во рту маковой росинки не было… устал… еле живой…
— Накормить! — приказал Синцов. — Сейчас же!
Через десять минут в избу внесли порядочных размеров чугунок с дымящимся борщом и ковригу хлеба.
Задержанный набросился на еду как человек, давно не имевший во рту крошки хлеба. Он ел торопливо, чавкая и давясь. Однако было видно, что не так он голоден, как хочет это показать. Время от времени он старался незаметно задвинуть ногой подальше под лавку небольшой походный мешок, с которым был доставлен в штаб. Ефремов заметил это. Наклонившись, он вытащил мешок.
— Твой?
«Гость» побелел.
— Мой, — прохрипел он.
— Чего ж ты тогда его, голубчик, ногой под лавку хочешь загнать? Что у тебя там?
«Гость» молчал.
Ефремов развязал меток и встряхнул им над столом. Из мешка выкатилась бутылка с водкой, начатая буханка пшеничного хлеба, брусок сала — килограмма в полтора, посыпались монеты, целая гора злотых…