Произошла встреча с генералом Корниловым. О разговоре с ним Антон Иванович оставил интересную запись,
"...Корнилов... тихим голосом, почти шепотом, сказал мне следующее:
- Нужно бороться, иначе страна погибнет. Ко мне на фронт приезжал Н. Он все носится со своей идеей переворота и возведения на престол великого князя Дмитрия Павловича; что-то организует и предложил совместную работу. Я ему заявил категорически, что ни на какую авантюру с Романовым не пойду. В правительстве сами понимают, что совершенно бессильны что-либо сделать. Они предлагают мне войти в состав правительства... Ну, нет! Эти господа слишком связаны с Советом и ни на что решиться не могут. Я им говорю: предоставьте мне власть, тогда я поведу решительную борьбу. Нам нужно довести Россию до Учредительного собрания, а там - пусть делают что хотят: я устраняюсь и ничему препятствовать не буду. Так вот, Антон Иванович, могу ли я рассчитывать на вашу поддержку?
- В полной мере.
...Мы сердечно обняли друг друга и расстались, чтобы встретиться вновь... только в Быховской тюрьме".
IX ПЕРЕХОДНАЯ ФАЗА
Деникинское командование Юго-Западным фронтом длилось меньше месяца.
В Петрограде после июльских дней большевики временно притихли. Но на Юго-Западном фронте, особенно в Бердичеве, они безнаказанно вели свою пропаганду. Большевистская газета "Свободная мысль", печатавшаяся в Бердичеве, недвусмысленно, по словам Деникина, угрожала офицерам варфоломеевской ночью. С комитетами и комиссарами отношения генерала не налаживались. Наоборот, они обострялись.
Пришло письмо от генерала Алексеева. "Мыслью моей сопутствую вам в новом назначении. Расцениваю его так, что вас отправляю на подвиг... Ничего не сделано и после июля главным болтуном России. Власть начальников все сокращают".
Письмо, пропитанное пессимизмом, находило отклик в мыслях генерала Деникина. Но в душе он продолжал надеяться. Ждал, что правительство примет наконец корниловскую программу оздоровления армии. Но правительство, одобрив лишь один ее пункт о невмешательстве в назначения высшего командного состава, об остальных упорно молчало.
Молчала и Ставка. Сведения из внешнего мира доходили до Деникина лишь из газет. Среди офицерства нарастало возбужденное ожидание.
В эти напряженные дни Антон Иванович жил догадками.
"Корниловская программа все не объявляется. Несомненно, идет борьба. Есть еще надежда на благоприятный исход в Петрограде. Но как пойдет проведение ее в жизнь? Какое противодействие встретит она на фронте -в войсках, в комитетах?"Эти мысли не давали ему покоя.
А тем временем события назревали с невероятной быстротой.
Деникин знал, что Корнилов дважды ездил в Петроград, сперва 3, а затем 10 августа. Но сведения, доходившие до Бердичева об этих поездках, были отрывочны и туманны. Тем не менее становилось ясно что вопрос, интересовавший Антона Ивановича, натолкнулся на упорное сопротивление, а что сопротивление исходило от Керенского, в этом у Деникина не было сомнения.
Антон Иванович не знал тогда, что в первый приезд Корнилова в столицу его доклад, приготовленный в Ставке, не был представлен правительству на рассмотрение. Савинков, Филоненко, а затем и Керенский, просмотрев доклад, нашли, что редакция его и аргументация составлены в форме, слишком резкой для социалистов, входивших в правительство. С согласия Корнилова решено было приготовить аналогичную записку в военном министерстве в форме, приемлемой для всех заинтересованных сторон. Таким образом, рассмотрение мер, предложенных генералом Корниловым, снова откладывалось. Но, пользуясь присутствием Верховного Главнокомандующего в Петрограде, Керенский предложил ему, не затрагивая "программ", сообщить правительству о положении на фронте.
И тут произошел инцидент, имевший серьезные последствия. Он определил дальнейшее отношение Корнилова к составу Временного правительства.
"Когда он (Корнилов), - свидетельствовал потом Борис Викторович Савинков, - коснулся (на заседании правительства) наших и союзных стратегических планов, я написал Керенскому записку приблизительно следующего содержания: "Уверен ли министр-председатель в том, что сообщаемые здесь Верховным Главнокомандующим государственные и союзные тайны не станут известны противнику в товарищеском порядке?"Я написал эти записку, - продолжал Савинков, и - потому что мне было известно, что в Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов находились липа, состоявшие в сношениях с противником, и что некоторые из членов Временного правительства общаются с ними как с товарищами. Керенский прочел мою записку и передал ее генералу Корнилову. Генерал Корнилов сократил свое сообщение, а после заседания обратился ко мне с вопросом, не имел ли я в виду министра земледелия Чернова".
Свой ответ на этот вопрос Савинков не привел. Но Корнилов вынес определенное впечатление, что и Керенский, и Савинков подразумевали именно Чернова, того самого Виктора Чернова, который до революции был политическим эмигрантом и пораженцем.
Корнилова глубоко возмутил факт, что среди министров Временного правительства мог находиться человек, в лояльности которого сомневались и премьер, и управляющий военным министерством, оба - товарищи Виктора Чернова по партии социалистов-революционеров.
В ту же ночь генерал Корнилов выехал обратно, в Ставку, с тем чтобы вернуться в Петроград через неделю, когда доклад, приготовленный военным министерством, будет представлен правительству на обсуждение.
Но чья-то таинственная рука, имевшая доступ к секретным бумагам правительства, не теряла времени. Уже 4 августа доклад генерала Корнилова, не сообщенный даже членам кабинета, очутился в редакции советского официоза "Известия". А днем позже в "Известиях"появились выдержки из корниловского доклада с ушатами грязи по адресу Верховного командования, с требованием убрать Корнилова.
Таким образом, меры по оздоровлению армии (не без чьего-то умысла) были брошены на улицу, на обсуждение толпы.
Травля Корнилова, слухи об его удалении из Ставки породили волнения среди друзей. Союз офицеров, Союз георгиевских кавалеров, Совет Союза казачьих войск -все эти военные организации требовали в печати, чтобы генерал Корнилов остался на своем посту. Они протестовали против травли Корнилова "безответственными людьми".
Все эти известия глубоко волновали Антона Ивановича. Ему непонятна была роль Савинкова. Он не мог тогда знать, что за политическими кулисами возникли серьезные трения между Савинковым и Керенским. Савинков быстро убедился, что "военный министр Керенский руководствовался не только интересами армии, но и настроениями и резолюциями Петроградского Совета, состоявшего в значительной степени из людей большевистского и циммервальдовского образа мыслей, чуждых идее родины, любви к отечеству и заботы о сохранении фронта".
В течение нескольких дней Савинков тщетно пытался добиться от Керенского подписи под докладом, приготовленным военным министерством. Подпись Керенского была нужна, так как он являлся военным министром, а Савинков был лишь управляющим военным министерством. Главным пунктом доклада был законопроект о смертной казни в тылу за военные преступления. Керенский всячески тормозил этот вопрос и оттягивал его обсуждение.
"Вообще, - писал Савинков, - с первого же дня моего вступления в должность между мной и Керенским установилось явное разномыслие. Оно касалось не только принципиальных вопросов. Достаточно сказать, что почти ежедневно Керенский возвращался к вопросу о смещении генерала Корнилова, причем предполагалось, что Верховным Главнокомандующим будет назначен сам Керенский, и почти ежедневно мне приходилось доказывать, что генерал Корнилов - единственный человек в России, способный возродить боевую мощь армии.
8 (августа) ночью... я попросил разрешения поговорить с Керенским наедине. Я сказал ему, что докладная записка уже изготовлена Филоненкой, и спросил, подпишет ли он ее. Он ответил, что никогда и ни при каких обстоятельствах не подпишет законопроекта о смертной казни в тылу. Тогда я сказал, что этот его ответ, а также отказ его и Авксентьева (член партии эсеров, министр внутренних дел Временного правительства) подписать составленный военным министерством список подлежащих аресту большевиков убеждают меня, что разногласие между мною и Временным правительством так велико, что я вынужден просить об отставке... Керенский моей отставки не принял".