И как бы угадывая мысли Керенского о смертной казни в тылу, Петроградский Совет начал требовать отмены смертной казни и на фронте, как меры, "преследующей явно контрреволюционные цели".
Вторично Корнилов поехал в Петроград 10 августа.
Из газетных сообщений было видно, насколько Верховный Главнокомандующий не доверял ни правительству, ни тем более Совету.
В Ставке опасались покушения на его жизнь, и генерал Корнилов отправился в столицу с вооруженным конвоем. Сопровождал его отряд верных ему текинцев уроженцев Туркестана.
В Зимнем дворце, где происходило свидание между Верховным и премьером, текинцы на всякий случай расставили свои пулеметы в вестибюле. Судя по газетным описаниям чисто внешней стороны корниловской поездки в Петроград, можно было предполагать, что и переговоры между главными действующими лицами не отличались особым дружелюбием.
Программа Корнилова продолжала висеть в воздухе.
Третья и последняя встреча Корнилова с Керенским произошла 14 августа на Государственном совещании в Москве.
Керенский, задумавший это совещание, хотел созвать на него представителей всех классов и политических группировок, чтобы "проверить пульс страны". Совещание должно было дать правительству возможность объяснить свои стремления и задачи.
Совещание происходило в Большом театре. Правую половину обширного красно-золотого зрительного зала занимали несоциалистические круги. Там были представители торгово-промышленников, профессорской и писательской интеллигенции, бывшие члены Государственной думы, представители казачества, выдающиеся военные авторитеты. Социалистическое крыло расположилось в левой части театра.
Судя по свидетельству очевидцев, когда хлопала ораторам одна половина театра, другая или молчала или свистела.
Отсутствовали представители крайне правых. Не было и большевиков. Но большевики, присмиревшие после неудачного восстания в начале июля, быстро сообразили, что правительство Керенского продолжало топтаться на месте. Вместо того чтобы избавиться от влияния Совета на правительство, сговориться с военными кругами, найти в них опору против угрозы слева, как того ожидали логично мыслившие большевики, Керенский по-прежнему проявлял свое пристрастие к словам и фразам. К моменту начала совещания большевики открыто призывали рабочее население Москвы к уличным выступлениям и забастовкам протеста.
По мнению представителя кадетской партии, на московском совещании "правительство делало смотр силам, противопоставляя левым правых и видя в этом средство -самому удержаться посередине", а Керенский "продолжал балансировать между обеими сторонами для сохранения собственной власти".
Керенский знал, что в военных кругах настроение против него быстро накалялось, и с нескрываемой опаской оглядывался на Корнилова, которого буржуазные круги и офицерство выдвигали на роль диктатора. Чувство страха и в то же время желание казаться сильным вылились у Керенского в истерическую риторику и в угрозы.
Милюков, присутствовавший в Большом театре и принимавший участие в совещании, описал поведение Керенского следующим образом:
"Выражением глаз... напряженной игрой рук, интонацией голоса, который то и дело целыми периодами повышался до крика и падал до трагического шепота, размеренностью фраз и рассчитанными паузами этот человек как будто хотел кого-то устрашить и на всех произвести впечатление силы и власти в старом стиле. В действительности он возбуждал только жалость..."
- Пусть знает каждый, - выкрикивал Керенский, - пусть знают все, кто уже пытался поднять вооруженную руку на власть народную, что эта попытка будет прекращена железом и кровью!.. И какие бы и кто бы ультиматумы ни предъявлял, я сумею подчинить его воле верховной власти и мне, верховному главе ее.
Кроме железа и крови он угрожал стать твердым и неумолимым, вырвать из души своей цветы и растоптать их, а сердце свое превратить в камень.
И на кликушество Керенского откликнулся в театре истерический вопль какой-то женщины:
- Нет, Александр Федорович, вы этого не сделаете!
А оратор, охваченный порывом страсти - или душевным припадком, - говорил, говорил и не мог закончить речи.
На сцене Большого театра происходило странное зрелище. На виду у всех главный актер и режиссер спектакля, потеряв душевное равновесие, терял то, чего он больше всего добивался, а именно - поддержку как правого, так и левого крыла собравшейся публики.
Приезд генерала Корнилова в Москву на Государственное совещание был обставлен торжественно. Его приветствовали речами, встречали восторженными криками. В этом порыве, казалось, объединились все несоциалистические группировки. Появление его в Большом театре вызвало шумную овацию. Речь генерала, сухая, но сильная, оказалась очень сдержанной. В ней не было резких выпадов против правительства.
"С глубокой скорбью я должен открыто заявить, - говорил Корнилов, - у меня нет уверенности, что русская армия исполнит без колебаний свой долг перед родиной... Враг уже стучится в ворота Риги, и если только неустойчивость нашей армии не даст нам возможности удержаться на побережье Рижского залива, дорога в Петроград будет открыта". Он изложил свою программу, подчеркнув, что ее необходимо реализовать безотлагательно. "Невозможно допустить, чтобы решимость... каждый раз появлялась под давлением поражений и уступок отечественной территории. Если решительные меры для повышения дисциплины на фронте последовали как результат Тарнопольского разгрома и утраты Галиции и Буковины, то нельзя допустить, чтобы порядок в тылу был последствием потери нами Риги"...
И действительно, 20 августа Рига была занята германскими войсками.
Левая печать, уже требовавшая смещения Корнилова, обвинила его в предательстве. "Ставка, - писали "Известия", - старается запугиванием грозными событиями на фронте заставить Временное правительство принять ряд мер, направленных прямо и косвенно против революционной демократии и ее организаций".
В своей "Истории второй русской революции"П. Н. Милюков обратил особое внимание на ту часть доклада генерала Корнилова где он касался Риги.
"Это - то место речи Корнилова, - писал он, - из которого большевики впоследствии вывели нелепое обвинение, что Корнилов намеренно сдал Ригу немцам, а Керенский хочет сдать Петроград".
К тому, что написал Милюков, нужно добавить следующее; большевики, конечно, сознательно лгали, чтобы очернить политического врага. Но и Керенский не удержался впоследствии от нелепого обвинения Корнилова в намеренной сдаче Риги. Истина же в том, что ни Керенский, ни тем паче Корнилов не могли желать неудачи оружию.
X "НАСТУПИЛА ДОЛГАЯ НОЧЬ БЕЗ СНА"
Через несколько дней произошло событие, имевшее непредвиденные последствия.
"27 августа вечером, - вспоминал о нем Антон Иванович, - я был как громом поражен полученным из Ставки сообщением об отчислении от должности Верховного Главнокомандующего генерала Корнилова.
Телеграммой без номера и за подписью "Керенский"предлагалось генералу Корнилову сдать временно должность Верховного Главнокомандующего генералу Лукомскому (начальнику штаба) и, не ожидая прибытия нового Верховного Главнокомандующего, выехать в Петроград. Такое распоряжение было совершенно незаконным и не обязательным для исполнения, так как Верховный Главнокомандующий ни военному министру, ни министру-председателю, ни тем более товарищу Керенскому ни в какой мере подчинен не был".
И действительно, сместить Верховного Главнокомандующего по закону имело право только Временное правительство. Но, как ни странно, на эти детали никто в Ставке не обратил внимания.