Но суть в том, что Львов окончательно запутался в том, что ему говорил генерал Корнилов и что он слышал от безответственно хвастливых лиц, облепивших Ставку.
И когда 26 августа в 6 часов вечера он вторично появился в Зимнем дворце у министра-председателя, то, вместо того чтобы точно передать Керенскому свой разговор с Корниловым, подчеркнув, что посредничество между ними он сам взвалил на свои плечи по собственной инициативе, Львов приписал Корнилову слова, слышанные им от других.
На этот раз, выступая как «посланец» Корнилова, он от имени генерала предъявил Керенскому известные «требования». Выслушав их, озадаченный Керенский решил, что или Львов сошел с ума, или случилось действительно что-то очень серьезное.
Корниловские предложения, которые В. Н. Львов передал Керенскому (фактически бывшие лишь закулисной болтовней Завойко), сводились к трем пунктам:
1) Объявить в Петрограде военное положение.
2) Вся военная и гражданская власть должна быть передана в руки Верховного Главнокомандующего.
3) Все министры, не исключая министра-председателя, должны подать в отставку. Временно исполнительная власть должна быть передана товарищам министров впредь до сформирования правительства Верховным Главнокомандующим.
При этом, по свидетельству Керенского, В. Н. Львов от имени Корнилова требовал, чтобы условия его были переданы Временному правительству немедленно и чтобы Керенский и Савинков, намеченные на посты министра юстиции и военного министра, в ту же ночь выехали в Ставку.
«Считая заявление, сделанное мне В. Н. Львовым, прямо невероятным, - свидетельствовал Керенский, - я ответил ему, что не считаю для себя возможным передавать такое требование генерала Корнилова Временному правительству голословно. На это В. Н. Львов выразил готовность переданные им мне пункты… изложить письменно и записал их собственноручно на куске бумаги… Приняв это письменное заявление от В. Н. Львова, я все-таки не мог побороть в себе сомнений и уже сам предложил В. Н. Львову вызвать генерала Корнилова к прямому проводу и совместно с ним, Львовым, переговорить с генералом Корниловым с тем, чтобы получить возможное (при переговорах в присутствии третьего лица) подтверждение полномочий Львова. И на это мое предложение Львов согласился».
«Действуя так, - писал Ф. А. Степун, - он (Керенский) не знал, что Львов предлагал ему не с неба свалившийся ультиматум Корнилова, а лишь согласие Верховного Главнокомандующего на те решительные меры, которые Львов, явившийся в Ставку в качестве посланца от Керенского, самовольно предлагал Корнилову от лица министра-председателя, будто бы готового подать в отставку».
Во время пребывания в Могилеве Львов вынес впечатление, что, хотя генерал Корнилов лично и желал спасти Керенского от возможного на него покушения, окружение же в Ставке, и особенно офицерство, искало случая расправиться с министром-председателем.
«Это последнее обстоятельство, - писал А. И. Деникин, - по-видимому, окончательно нарушило душевное равновесие Львова и отразилось на всем характере второго разговора его с Керенским и в значительной мере повлияло на решение последнего».
«Насколько я был взволнован, - писал Керенский, - это могут подтвердить все меня окружающие. (Пока Львов говорил) я бегал взад и вперед по огромному кабинету, стараясь разобраться, почувствовать, в чем дело, почему Львов и т. д. Вспомнил его заявление в первый приезд о «реальной силе», сопоставил настроения против меня в Ставке и со всеми сведениями о назревшей заговорщической попытке, несомненно со Ставкой связанной, и как только прошло первое изумление, скорее даже потрясение, я решил еще раз испытать и проверить Львова, а затем действовать. Действовать немедленно и решительно. Голова уже работала, ни минуты не было колебаний, как действовать. Я не столько сознавал, сколько чувствовал всю исключительную серьезность положения. Как только он стал писать, исчезли у меня последние сомнения! Было только одно желание, одно стремление пресечь безумие в самом начале… Все предыдущее… все, все осветилось сразу таким ярким светом, слилось в одну такую цельную картину. Двойная игра сделалась очевидной. Конечно, тогда я бы не мог все доказать по пунктам, но сознавал я все это с поразительной ясностью. Мгновения, пока Львов писал, мысль напряженно работала. Нужно было сейчас же установить формальную связь В. Львова с Корниловым, достаточную для того, чтобы Временное правительство этим же вечером могло принять решительные меры».
Разговор со Львовым настолько его взволновал и встревожил, что инстинкт самосохранения и желание тут же собрать улики против Корнилова, чтобы бесспорно установить его виновность, арестовать Верховного Главнокомандующего и судить его за «военный мятеж», заслонили в министре-председателе все остальные соображения.
Отобрав у Львова «кусок бумаги» с «требованиями» Корнилова, Керенский, перевоплотившись в судебного следователя и сыщика, приступил к следующей фазе своего розыска. По аппарату Юза он вызвал генерала Корнилова, чтобы «в присутствии третьего лица» получить от Верховного подтверждение полномочий Львова, а затем принять решительные меры против Корнилова.
Третьим лицом оказался близко стоящий к Керенскому В. В. Вырубов. Второе же лицо, и притом лицо самое заинтересованное и ответственное за всю катавасию, В. Н. Львов в разговоре не участвовал. Он отлучился из Зимнего дворца на час и, когда вернулся туда с запозданием, то выяснил, что беседа по прямому проводу со Ставкой уже состоялась. В его отсутствие и от его имени Керенский заявил, что он - В. Н. Львов - говорил с генералом Корниловым. Вот текст ленты этого странного разговора.
Керенский. - Министр-председатель Керенский. Ждем генерала Корнилова.
Корнилов. - У аппарата генерал Корнилов.
Керенский. - Здравствуйте, генерал. У телефона Владимир Николаевич Львов и Керенский. Просим подтвердить, что Керенский может действовать согласно сведениям, переданным Владимиром Николаевичем.
Корнилов. - Здравствуйте, Александр Федорович, здравствуйте, Владимир Николаевич. Вновь подтверждая тот очерк положения, в котором мне представляется страна и армия, очерк, сделанный мною Владимиру Николаевичу с просьбой доложить вам, я вновь заявляю, что события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют вполне определенного решения в самый короткий срок.
Керенский. - Я - Владимир Николаевич, вас спрашиваю, - то определенное решение нужно исполнить, о котором вы просили известить меня Александра Федоровича, только совершенно лично? Без этого подтверждения лично от вас Александр Федорович колеблется мне вполне доверить.
Корнилов. - Да, подтверждаю, что я просил вас передать Александру Федоровичу мою настойчивую просьбу приехать в Могилев.
Керенский. - Я - Александр Федорович. Понимаю ваш ответ как подтверждение слов, переданных мне Владимиром Николаевичем. Сегодня это сделать и выехать нельзя. Надеюсь выехать завтра. Нужен ли Савинков?
Корнилов. - Настоятельно прошу, чтобы Борис Викторович приехал вместе с вами. Сказанное мною Владимиру Николаевичу в одинаковой степени относится и к Борису Викторовичу. Очень прошу не откладывать вашего выезда позже завтрашнего дня. Прошу верить, что только сознание ответственности момента заставляет меня так настойчиво просить вас.
Керенский. - Приезжать ли только в случае выступлений, о которых идут слухи, или во всяком случае?
Корнилов. - Во всяком случае.
Керенский. - До свидания, скоро увидимся.
Корнилов. - До свидания».
Комиссар при Ставке М. М. Филоненко невероятно изумился, когда на следующее утро прочел текст ленты этого разговора. Он не мог понять, каким образом Корнилов так легкомысленно мог подтвердить слова Львова, содержание которых было ему неизвестно. Филоненко считал, что… «и форма вопроса А. Ф. Керенского и ответ генерала Корнилова абсолютно недопустимы в каких-либо серьезных деловых сношениях, а тем более при решении дела громадной государственной важности, так как А. Ф. Керенский не обозначил, что же он спрашивает, а генерал Корнилов не знал, на что, собственно, он отвечает».