«Приехал он к нам тогда в бригаду, - вспоминал Антон Иванович, - никому неизвестный и нежданный; я просил штаб армии о назначении другого. Приехал и с места заявил, что только что перенес небольшую операцию, пока нездоров, ездить верхом не может и поэтому на позицию не поедет. Я поморщился, штабные переглянулись. К нашей «запорожской сечи», очевидно, не подойдет - «профессор».
Выехал я со штабом к стрелкам, которые вели горячий бой впереди города Фриштака. Сближение с противником большое, сильный огонь. Вдруг нас покрыло несколько очередей шрапнели. Что такое? К цепи совершенно открыто подъезжает в огромной колымаге, запряженной парой лошадей, Марков - веселый, задорно смеющийся. «Скучно стало дома. Приехал посмотреть, что тут делается…»
С этого дня лед растаял, и Марков занял подобающее место в семье Железной дивизии.
А вот еще оценка Маркова Деникиным;
«Мне редко приходилось встречать человека, с таким увлечением и любовью относившегося к военному делу. Молодой, увлекающийся, общительный, обладающий даром слова, он умел подойти близко ко всякой среде - офицерской, солдатской, к толпе, иногда далеко не расположенной, - и внушить им свой воинский символ веры: прямой, ясный, и неоспоримый. Он прекрасно разбирался в боевой обстановке и облегчал мне очень работу.
У Маркова была одна особенность -прямота, откровенность и резкость в обращении, с которыми он обрушивался на тех, кто, по его мнению, не проявлял достаточного знания, энергии или мужества. Отсюда - действенность отношений: пока он был в штабе, войска относились к нему или сдержанно, или даже нетерпимо. Но стоило Маркову уйти в строй, и отношение к нему становилось любовным (стрелки) и даже восторженным (добровольцы). Войска обладали своей особенной психологией: они не допускали резкости и обсуждения со стороны Маркова - штабного офицера; но свой Марков - в обычной короткой меховой куртке, с закинутой на затылок фуражкой, помахивающий неизменной нагайкой, в стрелковой цепи, под жарким огнем противника - мог быть сколько угодно резок, мог кричать, ругать, его слова возбуждали в одних радость, в других горечь, но всегда искреннее желание быть достойным признания своего начальника».
В феврале 1915 года, когда Железная бригада с трех сторон была окружена противником и когда командира 13-го стрелкового полка, входившего в бригаду, тяжело ранили, Марков предложил взять на себя командование полком. Деникин согласился. «У меня самого мелькнула эта мысль, - говорил Деникин.- Но стеснялся предложить Маркову, чтобы он не подумал, что я хочу устранить его от штаба. С тех пор со своим славным полком Марков шел от одной победы к другой. Заслужил уже и Георгиевский крест, и Георгиевское оружие, а Ставка девять месяцев не утверждала его в должности - не подошла мертвая линия старшинства».
Осенью 1915 года Деникин представил Маркова к чину генерала, и тут получилась та же бюрократическая задержка: начальство считало, что Марков слишком молод!
В 1916 году его перевели на Кавказский фронт против турок, затем снова назначили лектором в Академию Генерального штаба. Он томился кабинетной работой, стремился попасть обратно на фронт. Когда в марте 1917 года Деникина назначили начальником штаба Верховного Главнокомандующего, он предложил Маркову только что созданную при Ставке должность второго генерал-квартирмейстера. С тех пор оба генерала были вместе всегда. Марков следовал за Деникиным, как начальник его штаба, с Западного на Юго-Западный фронт, оба были арестованы по приказу Керенского, оба сидели в тюрьме в Бердичеве, потом в Быхове, оба с головой ушли в формирование на Дону Добровольческой армии.
Люди столь различного темперамента, один - горячий, экспансивный, несдержанный на язык, другой - с виду всегда уравновешенный, выдержанный, - Марков и Деникин стали неразлучными друзьями. Они делились всем, друг от друга у них не было тайн. И, быть может, главным связующим звеном между ними явилось духовное стремление к подвигу во имя родины. Только у Маркова оно бурно прорывалось наружу, а у Деникина было скрыто под покровом невозмутимого спокойствия.
Марков внес свою пылкую энергию в боевые действия Первого похода. Будучи обычно в авангарде, на него ложилась ответственность за начало наступления, атаку, прорыв неприятельского кольца, окружавшего армию. И он всегда блестяще справлялся с ней.
Ненавидел Марков, когда его офицерский полк оставляли в хвосте колонны, чтобы прикрывать обоз. «Черт знает что! - ругался он тогда. - Меня вместо инвалидной команды к обозу пришили!»
Меховая куртка и фуражка, закинутая на затылок, сменились в Добровольческой армии белой папахой и кожаной курткой, но нагайка, как и прежде, оставалсь у него в руке.
«Друзья, в атаку, вперед!» - обычно кричал он и, приправляя иногда команду крепким словом, вел пехотный полк во весь рост, Широким шагом или бегом, в атаку на силы, иногда в десять раз превосходившие его отряд. И бесстрашная удаль Маркова и его офицеров психологически действовала на противника. Он не выдерживал атаки.
Самым ярким примером этому был бой 15 марта у станицы Ново-Димитриевской.
«Всю ночь накануне лил дождь, не прекратившийся и утром, - описывал этот день Антон Иванович. - Армия шла по сплошным пространствам воды и жидкой грязи, по дорогам и без дорог. Холодная вода пропитывала насквозь все платье, текла острыми, пронизывающими струйками за воротник. Люди шли медленно, вздрагивая от холода и тяжело волоча ноги в разбухших, налитых водою сапогах. К полудню пошли густые хлопья липкого снега и подул ветер. Застилает глаза, уши, нос, захватывает дыхание, и лицо колет словно острыми иглами».
Войска, наконец, подошли к небольшой речке, протекавшей приблизительно в трех километрах от станицы Ново-Димитриевской. От дождя речка раздулась в бурный поток шириной шагов в пятьдесят. На противоположном берегу оказались большевистские аванпосты. Их отбросили огнем передовые части добровольцев. Началась перестрелка. Мост через речку снесло водой. Послали разведчиков искать брод. Вместе с ними Марков перебрался через ледяной поток. Мелькнула белая папаха, и с того берега донесся его голос с приказанием подвести лошадей и на их крупах переправлять весь состав офицерского полка. Началась переправа, навсегда запомнившаяся участникам этого похода.
Лошадей мало. Кроме того, одновременно вброд могло двигаться не более двух коней. И они, изумленные и обмерзшие, отказывались входить в ледяную воду. Приходилось насильно вести их, а потом в поводу же поворачивать обратно за новой очередью пехоты. Люди и лошади окоченели, выбивались из последних сил.
«Между тем погода вновь переменилась, - вспоминал Деникин. - Неожиданно грянул мороз, ветер усилился, началась снежная пурга. Люди и лошади быстро обросли ледяной корой. Казалось, все промерзли до самых костей. Покоробившаяся, будто деревянная одежда сковала тело; трудно повернуть голову, трудно поднять ногу в стремя».
Марков перевел свой офицерский полк через реку. Наступила полная темнота. Остальные части всю ночь, кто как мог, перебирались через ледяной поток.
Марков понял, что ждать помощи ему не от кого. «Не подыхать же нам здесь в такую погоду! - сказал он своим офицерам. - Идем в станицу!» И приказал не стрелять, а идти в штыковую атаку. Полузамерзшие люди, с винтовками в окоченевших руках, бросились бегом за своим командиром, ворвались в станицу и вступили в рукопашный бой с красными. Те, полагаясь на убийственную погоду, не ожидали ночной атаки. В одиночку и толпами бросились они к противоположной окраине села. А за ними, едва держась на ногах, проваливаясь по колено в жидкую массу снега, льда и грязи, шли марковские офицеры.
Тем временем остальная часть армии вытаскивала из непролазной грязи свою артиллерию и обоз. Утром большевики перешли в контратаку, но были отброшены, понеся большие потери.
Передавали потом рассказ, что якобы на следующее утро одна из сестер милосердия, встретив Маркова на улице, сказала ему:
«Это был настоящий ледяной поход!» «Да, да. Вы правы», - ответил Марков.