— В тысяча шестьсот девяносто восьмом — вновь подсказывает Серёжа.
— Хорошо, Хрущёв, садись на место. Ставлю тебе и Тухачёву четвёрку на двоих... Есть желающие рассказать о Стрелецком бунте? Нет желающих, — не огорчается Александра Андреевна, — тогда бы я попросила к доске Колю Корнилова.
— И чё тебе не сидится? — сердито шепчет Настька Лукина. — За язык тебя тянули, да?
Серёжа презрительно дёргает плечом. Всего лишь неделю назад его пересадили на первую парту, к Насте, а Васька остался в одиночестве на «Камчатке» — самой последней парте. Но всё равно их в классе зовут камчадалами, и они тайно гордятся этим прозвищем.
— Как выведут в четверти двойку — будешь знать, — не успокаивается Настя. — Ваське-то всё равно, он через два года помощником на трактор пойдёт, а ты что будешь делать?
— Я тоже помощником пойду, — решительно отвечает Серёжа, и в это время звенит долгожданный звонок.
— Никто тебя в помощники не возьмёт! — успевает выпалить Настька, прежде чем Серёжа оказывается за порогом класса.
— Ну, пошли? — деловито спрашивает Васька, просвечиваясь веснушками, которые у него не сходят летом и зимой.
— Пошли.
— Деньги-то взял?
— Ага.
— А мне мамка только два рубля дала, больше, говорит, твои голуби не стоят. Ладно, — беспечно машет рукой Васька, — может быть, уговорю за два рубля, а ещё рубль потом отдам, когда куры начнут нестись.
— Не-е, — сомневается Серёжа, — за два рубля не отдаст.
— Может не отдать, — вздыхает Васька.
Они идут в самый конец Озёрных Ключей, где живёт Оська Курдюмов. Морозная земля холодно и гулко отдаётся под их шагами, лениво, неохотно потрескивает лёд в лужах, с Амура тянет лёгонький, но промозглый ветер, и по всему видно, что скоро ляжет снег. Может быть, даже сегодня, потому что воздух и земля остыли достаточно для того, чтобы снег не таял.
— А ты клетку сделал? — спрашивает Васька.
— Да. Вчера ещё.
— И я сделал, с парилкой.
— Какой парилкой, Ва-ась? — настораживается Серёжа.
— А где они у тебя будут яйца выпаривать? В кармане? — важничает Васька. — Это тебе не про Стрелецкий бунт шпарить, тут знать надо...
— А как ты её сделал, Вася?
— Ладно, тебе так и быть расскажу. В ящике надо пропилить дырку, не сильно большую, только бы голубь пролез-ти смог. Потом к этой дырке приколоти старый посылочный ящик. Понял? Так, чтобы им в посылке темно было. Туда немного травы набросай, которая помягче.
— А зачем, чтобы темно? — удивляется Серёжа.
— Они так любят, да и мало ли что, сглазить, например, могут... Или кошка увидит. А на голубиные яйца смотреть нельзя. Даже тебе. Понял? Сразу же парить бросят.
— По-онял.
— Когда брать будем, — продолжает поучать Васька, — то Оська скажет крылья обдёргать, чтобы назад к нему не улетели. Ты не соглашайся. Они после этого плохо летают. А ему и хорошо, лишь бы его голуби над крышами вились.
— Понял... Ты каких будешь брать, сизарей?
— Больно надо, их от вороны не враз отличишь. Пусть на пионеров раскошеливается, деньги-то немалые просит.
— Тогда и я пионеров возьму, — соглашается с другом Серёжа, хотя ему больше нравятся сизари.
— А по клюву надо смотреть, чтобы не старые были. А то ведь подсунет таких, которые нестись не могут.
Теперь Серёжа окончательно убеждён, что Васька в голубях толк знает, и, соглашаясь с его авторитетом, он просит его:
— Ва-ась, ты мне выберешь пару, а?
— Выберу,— обещает Васька, и они поворачивают во двор Оськи Курдюмова.
Оська в детстве неосторожно заигрался на русской печке, свалился вниз и набил себе горб. После этого Оська рос медленно и неизвестно куда, так что лет через десять все увидели маленького (один метр сорок сантиметров) двугорбого человечка, невообразимо высокомерно смотревшего на мир. Так получилось, что постепенно выросло в Оське и неумолимое презрение к людям и очень большое мнение о себе. А так как Оська был остёр на язык и нехорошо насмешничал над деревенскими, его в Озёрных Ключах не любили. Колька Музин даже побить собирался, искал Оську однажды целый день, но так и не нашёл. Многие об этом жалели, но где же было Оську найти, если он даже не в своём погребе спрятался. Особенно доставалось от Оськи Курдюмова мальчишкам. Он не мог, например, равнодушно пройти мимо играющих ребят, обязательно кого-нибудь больно щипнёт, дёрнет за ухо или даст крепкого подзатыльника. А тех, кто ещё поменьше, Оська запугивал всякими небылицами, и запугивал до такой степени, что ребятёнки, завидев его во сне, на стенки лезли. По этой причине Оську приглашали в сельсовет и долго разговаривали.
Вот к этому-то Оське и отправились Серёжа с Васькой за голубями.
Жил Оська вместе с матерью и младшей сестрой в небольшом домике с плоской крышей, покрытой пластами и густо поросшей поверх пластов полынью и чертополохом. Домик этот походил на тот, про который говорят: «на курьих ножках», и как-то очень хитровато поглядывал на улицу маленькими оконцами из-под своей земляной крыши.
Войдя во двор, ребята замешкались, потом Васька осторожно постучал в окно.
Окно, вросшее в землю, было на уровне колен, и для того, чтобы заглянуть в него, Ваське пришлось согнуться в три погибели. Но, едва он согнулся, чтобы посмотреть, в доме Оська или нет, как от окна навстречу ему метнулось что-то тёмное и страшное. Васька отлетел в сторону, едва не сбив Серёжу, и тут же появился Оська.
— Чего подглядываешь? — Голос у Оськи тонкий, высокий, смахивающий на крик молодого некормленного петушка.
— Так я... это... тебя посмотреть. — Васька с опаской покосился на окно, но там, как и у всех в деревне, стоял горшок с геранью, лежали три большие луковицы и ножницы.
— Посмотреть... Нечего там смотреть. — Оська важно прошёлся по двору, далеко назад откидывая маленькую голову. — Зачем пришли?
— Голубей посмотреть, Ося, — заискивающе ответил Васька, стараясь как-то сжаться, усохнуть перед Оськой, чтобы не раздражать его.
— Это тебе не кино, чтобы глаза пялить, — отрезал Оська, — давай, выметайтесь отсюда.
— Ось, мы купить хотели, — поспешно объявляет Васька.
— Купить? — Оська настораживается и подозрительно смотрит на ребят. — А ну, покажьте деньги.
— Вот. — Они показывают деньги, и Оська, мельком взглянув на зашамканные разными руками рубли, садится на чурку посреди двора. Достаёт плотную коробку «Казбека», открывает и, понюхав, протягивает ребятам. В коробке с синим всадником на коне лежат разные окурки, начиная с махорочных самокруток и кончая толстыми беломоринами. Обкуренные концы у окурков тщательно заплёваны, и спёкшаяся зола прочно удерживает табак в бумажных оболочках.
— Курите, шмакодявки, — с барской щедростью разрешает Оська. — Только, чур, беломорину не трогать, — предупреждает он потянувшегося к коробке Ваську.
— Не-е, — поспешно успокаивает Васька, — я люблю сигареты.
— Ну, а ты? — Оська суёт коробку Серёже. — Особого приглашения дожидаешься.
— Я не хочу, — отступает на шаг Серёжа.
Оська удивлённо поднимает голову и маленькими пронзительными глазками пристально смотрит на Серёжу.
— Брезгуешь, что ли? — вкрадчиво спрашивает он и не спеша убирает коробку.
— Да он не курит, — говорит Васька так, словно Серёжа немного того и его сейчас нет здесь, — совсем не курит, с детства...
— Не люблю таких, — сообщает Оська, и его маленькая голова недовольно вертится между двух горбов, — маменькиных сынков.
Васька хмуро затягивается и, сильно вздохнув, переламывается в поясе от кашля, машет руками перед широко открытым ртом, стараясь захватить побольше свежего воздуха. Оська не смеётся и не подначивает, и лишь в глазах у него появляется странный лихорадочный блеск.
— Д-давно не курил, — с трудом выговаривает Васька, отворачивая в сторону от нахмурившегося Серёжи красное лицо, — отвык.
— Ничего, привыкнешь. — Оська встаёт с берёзового чурбака, поддёргивает аккуратно наглаженные брюки. — Значит, за голубями пришли?