А за столом уже идет мудрая мужская беседа — о видах на урожай, о детях и, конечно, о германце, который в последнее время вообще у всех на языке. Темное дело с этим клятым германцем — Чехословакию подмял, в Польшу вошел, и оттуда, от границы, смутно потягивает опасным железным ветерком… Артем Соколюк насыпает мужчинам своего, славящегося на все село, табачку.
— Це прошлогодний, а этого году буде ще краще. Сегодня Марийка посынкувала, листья во, як лопухи.
Мужчины, смакуя, затягиваются.
— Да, гарный табачок! — Дядька Иван заволочно смотрит сквозь дым. — Гарный, гарный. — И добавляет: — Як у Дуни малосольные гурочки.
Удочка заброшена, намек прозрачен, но тетка Дуня и бровью не повела.
— Да-да! — соглашается дядька Денис с таким выражением на лице, будто уже откусил огурца после горькой стопочки.
Тетка Дуня — ноль внимания.
И тогда на приступ идет уже сам Артем Соколюк:
— Одарка, чуешь, что хлопцы говорят? — Глаза его ласково поблескивают.
— Не чую, нема колы! — отрезает тетка Дуня.
Артем поднимается из-за стола, подходит к жене, обнимает за плечи:
— Хлопцы кажуть, гурочки у тэбэ добри.
— Вон у Мелашки тоже добри огирки!
— Не знаю, не знаю, до соседок не хожу, — будто бы уже с обидой говорит дядька Артем, и это заставляет тетку Дуню сдаться.
— Пойдем, Марийка, сберемо щось на вечерю.
За огурчиками беседа пошла веселее: в добром доме закуска не подается без того, что надо закусывать, — попотчевала тетка Дуня гостей и сливяночкой.
Дядька Денис с невинным лицом говорит своему соседу:
— Расскажи, Иван, как твоя жинка бригадира проведала в ликарни.
Все знают эту историю, и добродушный смешок ходит за столом.
Случился с бригадиром аппендицит, отвезли его в районную больницу, в Макаров, там и сделали операцию. Видать, запущена была болезнь, осложнения пошли — лежит бригадир, тоскует в одиночестве. И снарядилась к нему женская делегация. Курочку сварили, узелок яичек взяли, всякой зелени. Приходят в палату вместе с врачом. Тетка Ганна подошла к бригадиру:
— Ой, який же ты страшный да худый, аж святишься, ни кровиночки в лице нема.
Посмотрела на врача, уперла руки в пышные бока.
— Це ж наш бригадир, така людына! Що треба? Може, яки лики треба? Може, кровь?! Як що нема, так я дам!
Бригадир зашебуршился на кровати, подзывает к себе врача истомленными глазами.
— Доктор, и не посмейте, а вздумаете — сбегу. Вона ж скаженна, на все село одна. У кого хочьте берить, только не от Ганны…
Легка на помине, в хату врывается Иванова жинка.
— Сидишь?! — Сузившиеся Ганнины глаза впиваются в мужа.
— Ты б «добрый вечер» сказала, Ганна, — пробует умиротворить ее дядька Артем.
— Вам-то добрый, за сливяночкой, а мне як за работою? Добрый вечер, Дуня! Ото цих трутней привечаешь.
Мужчины и сами понимают, что пора по домам: ясно уже, что тетка Дуня не даст больше сливяночки. Да и другое нужно в толк взять; вдруг на той неделе Артем снова поймает волну своим детекторным приемником…
На этот раз, введя расстроенную Марийку в хату, тетка Дуня сразу прервала ежевечернее занятие мужа.
— Кончай свою музыку, за стол сидать будемо, Ульяну не дождемся.
— Да-a, Ульяна небось на рассвете явится…
Артем подошел к окну, легонько стукнул по раме — створки разошлись, в хату потекла вечерняя прохлада, дурманяще запахло флоксами и метеолой. Шары высоких флоксов уходили в темноту, к тыну, а ближние светились под луной призрачными розовыми фонарями. Среди запаха цветов и уличной пыли, в высоких, тоже облитых лунным небом недвижных осокорях, над смутно белеющими хатами с редкими бледно-оранжевыми пятнышками окон стояла тишина, простирающаяся, кажется, до самого края земли.
И в этой тишине угадывалась далекая девичья песня — там, у приречных верб, юность праздновала свою счастливую пору.
— Чуешь, Одарка, як дивчата спивають?
Тетка Дуня тоже прислушалась, помягчало ее худое лицо.
— Что ж, молодость! Да не як у нас с тобой — они беду не мыкают.
Артем поднял к ней затеплившиеся улыбкой глаза.
— Ничего, мы тоже с тобой свое взяли. А что беду мыкали, так об этом вон и песня: «Вбоги дивкы замиж вдуть с чернымы бровамы, а багати сидять дома с киньми та воламы». Так?
— Так, так, — грустно покачала головой тетка Дуня.
За столом вконец успокоенная, повеселевшая Марийка все же рассказала о том, что случилось на берегу. Артем захохотал, а тетка Дуня распалилась неподдельным гневом:
— Це ж все той Микола, цыганча проклятэ, подобье хлопчиков на всяку пакость. Он, он, Микола-цыганенок!