Я подумал о том, что советчики у Сони совсем неплохие, ход придумали ловкий. Ну, с чего бы ей вдруг приезжать — за тысячи километров? Не на исповедь же, не ради душевного разговора! Покоробила эта попытка втянуть меня обходным маневром в неправое дело. Я ответил лаконично и сухо: «Ваш приезд не вызывается необходимостью. К сожалению, ничем помочь не могу».
Сурово, скажете вы. Но зачем напрасные надежды? Пусть знает: на помощь рассчитывать нечего. И больше не пишет.
Она и не написала. Написал «он». «Разрешите представиться: Василий Антонович М. Это по моему делу писала Вам Соня. Она сообщила мне о своих письмах на Ваше имя… Если позволите, я все опишу подробно про свое горе, а Вы оцените и сделайте то, что сочтете нужным…»
Ну мог ли я запретить человеку «описать» свое горе? Даже если его «описание» не могло иметь реальных последствий. Так пришло еще несколько писем — подробных, грустных и совершенно ненужных. Ненужных — ибо помощи ждал он напрасно. И все же писал. Набралось страниц тридцать пять — целая исповедь…
А потом, уже годы спустя, пришло последнее письмо, поразившее меня своей краткостью, отчаянием и беспощадно жестоким приговором себе: «Все кончено… Моим делом прошу не заниматься. Моя судьба меня больше не интересует. Жизнь потеряла всякий смысл. Спасибо за внимание и простите за беспокойство».
Только теперь я вернулся к бумагам, которые успели уже составить пухлую папку. Только теперь встретился с теми, кто причастен к судьбе Василия М., извлек из архивов все документы, собрал их, внимательно прочитал. И мне открылась их драма. Драма двоих, где оба виноваты друг перед другом и оба расплатились за это дорогою ценой.
Когда он ей приглянулся? Тогда ли еще, когда перед затихшим классом читал наизусть стихи — он знал их множество и умел покорить музыкой слова даже самых глухих? Или позже, на хлопковом поле, когда вся молодежь поселка помогала колхозникам, а он был руководителем бригады — заводным, не знающим устали, сумевшим превратить нелегкий труд в веселый праздник? Или еще позже, когда их свела общественная работа: в красном уголке они вместе выпускали стенгазету и фотомонтаж?
Поселок был маленький, тесный: выйдешь из дома — непременно встретишь знакомых; закроешь двери, захлопнешь окна, даже ставни опустишь — все равно любые домашние тайны станут тут же известны. Кто бы придал значение мимолетным встречам на улице: здесь встречали друг друга множество раз на дню? И кого удивило бы, что Соня, эта девочка, слишком рано возмужавшая и созревшая, в точности знает, почему не сложилась семейная жизнь у учителя русского языка?
А жизнь действительно не сложилась. И добро было, и внимание, и забота. И — любовь. Но не было детей, а он мечтал о потомстве — большом, суматошном, горластом, как водится по старой традиции в здешних краях. И не он — жена сказала ему: появится на пути другая — я тут же уйду, чтобы ты мог создать семью, о которой мечтал.
Но «другая» не появилась — появилась Соня. Он читал ее записки с признанием в любви — и не мог сдержать улыбки. Он слышал ее шепот, ее призывы прийти на свидание — и пожимал плечами. Он смотрел в ее глаза — и поражался, как эта птаха у всех на виду не таит ни мыслей, ни чувств.
Что правда, то правда: любовь красивой девчонки льстила ему. Поднимала в собственных глазах. Вселяла надежды. Он подтрунивал над собой и над нею, но — не обрезал, не отверг, не пресек. И лишь однажды — она себе позволила вольность — он понял, что дело зашло далеко: не отводя взгляда, без малейшей улыбки, Соня сказала, что хочет пройти с ним рука об руку через всю жизнь и стать матерью его детей — целой ватаги ребят. Таких же умных, как он. И таких же красивых…
Ему бы одернуть ее, поставить на место, даже высмеять, что ли… А он ошалел. Именно так — ошалел, точнее не скажешь. Ходил и ходил по ночным вымершим улицам, знойным и душным. Ходил и ходил — строил планы на жизнь. И решил: значит, судьба.
Потом еще были месяцы торопливых встреч, обмен взглядами, короткие, словно бы невзначай, прикосновения рук…
…В тот вечер она пошла в кино, но посреди сеанса вдруг сказала подругам: «Что-то болит голова, пойду лучше домой». А пошла не домой — прямой, освещенной дорогой, но темными закоулками, в обход, в сторону: случайным маршрутом, как потом будет сказано на суде. В конце «случайного» маршрута столь же «случайно» (шел двенадцатый час ночи) ей встретился Василий Антонович. У него был ключ от комнаты, где обычно занимались кружки: драматический, хоровой… И этим ключом он запер дверь изнутри.