— Нет, Настя, все в порядке. С удовольствием чего-нибудь поел бы. — Он попробовал улыбнуться, но улыбки не получилось. Она продолжала настойчиво расспрашивать, но поняв, что ничего не добьется, стала молча разогревать тушенку.
Разумов зашел в свою палатку.
— Лида, посмотри, чтобы не подгорело. — Настя легким шагом подошла к палатке. Прислушалась. Хотела войти, однако, услышав нервные шаги по утрамбованной земле, отступила. Покусывая губы, вернулась, застыла у плиты.
«Поссорились! — решила Лида. — Ничего, помирятся». И, подхватив миску с разогретой тушенкой, понесла начальнику. Возвращаясь, встретила Виктора, но обиженная за подругу, сердито надув губы, прошла мимо.
— Виктор Степанович! Очень кстати, очень рад! Гостем будете. Вина купите — хозяином назову, но посуду бить не позволю, — благодушным тоном говорил Григорий Васильевич, приглашая десятника к столу.
Виктор что-то пробормотал и сел. От внимательного взгляда Лукьянова не ускользнуло, что он чем-то расстроен.
— В тайге приобретаешь фельдфебельскую привычку: пить в одиночестве, — сказал Григорий Васильевич. — Но насколько приятнее выпить вдвоем! А повод вполне подходящий: на главную базу доставили два карбаса грузинских вин. Вот и распробуем. Не возражаете — «медвежонка»?
Лукьянов налил в чайные стаканы спирт, долил их до краев вином из бутылки с красивой этикеткой. Они чокнулись, выпили. Лукьянов с хрустом раскусил огурец, будто только что сорванный с грядки — так он был свеж. Виктор вел себя так, словно был один, а не сидел за столом в компании. Зорко наблюдая за его неподвижным лицом, Григорий Васильевич продекламировал:
И продолжал, блестя глазами:
— Я тоже иногда декламирую… Но зеленый горошек, огурчики почти свежие, осетрина в томате и иваси — лучше любых стихов. Люди! Люди! Все сделано ими, и хорошее и дурное. Давайте-ка выпьем за людей.
Они обладали крепкими головами и не опьянели, выпив две бутылки, вдобавок были настолько умны, что, раскупорив третью, не притронулись к ней. Они беседовали, хотя больше говорил Лукьянов.
— Я завидую вам, Виктор, вы молоды… А я… до сих пор не женат, — неожиданно признался Лукьянов.
Разумов смотрел на инженера выжидательно. Григорий Васильевич сокрушенно покачал головой. Потом добавил очень поспешно:
— Это я так, между прочим… Об этом часто вспоминаешь, но стараешься не говорить. Не подливайте мне, я не стану.
Он отошел от стола и, открыв вьючный ящик, достал стопку книг, и том за томом выложил на стол переводную «Историю XIX века», вышедшую в русском переводе в середине тридцатых годов.
— Я без ума от французов. Они умны и предприимчивы, талантливы и объективны. Их труд перед вами. Я мельком заглянул в каждый том. Ха-а-рр-ра-шо!
Но ни выпитое вино, ни вид этих красивых книг с золотым тиснением не развеяли тяжелого раздумья Виктора. Он сам не знал, что с ним творится. Он пришел, чтобы поговорить с начальником экспедиции, сообщить ему… Виктор потер лоб. Да, вчера они с Ганиным обследовали седьмую линию. Андрей уверен, что, вскрыв шурфами седьмую, они ничего путного не найдут, — ведь она в середине между двух пустых. Сегодня утром, ни с кем не советуясь, Виктор освободил от рубки Дронова и Акатова, прихватил лучшего шурфовщика Айнета Байкеримова и его тень — Алешку Петренко. За три часа они выбили десять шурфов. Предположение Ганина подтвердилось: ни намека на месторождение. Задокументировав шурфы, он побежал в табор: еще одна пустая линия! Виктор чувствовал в душе точно такую же пустоту. Ему стало безразлично то, чем он так живо увлекался недавно. Подумал о Курбатове и тоже спросил себя: зачем он приехал сюда, в эту чертову глушь!
Шагая по своей палатке, он думал о Москве, о большой столичной квартире, которую охраняла родня, и в первую очередь няня Марфа. Ему хотелось побыть дома, постоять перед незаконченными полотнами деда-художника… Сколько ошибок наделано в жизни, которая только началась.
Лукьянов продолжал рассуждать о французах:
— А как изумительно верно освещают они русский вопрос! Я перестану вас уважать, если вы не согласитесь, что мы должны простить предкам все, что они натворили ненужного и жестокого, за созданную ими величественную империю, по сравнению с которой… — Григорий Васильевич замолчал и сильно потер виски: — Все-таки я пьян. Пьян. Да, пьян. Не обращайте на меня внимания. Хорошие книги, правда? Да что с вами приключилось? Почему вы все время молчите?
— Я устал сегодня больше обычного, Григорий Васильевич, — ответил Разумов. — Ходил-ходил, думал-думал… Э! Я с удовольствием возьму, почитаю.