— А кто будет сортировать — петушки к петушкам, раковые шейки к раковым шейкам? — насмешливо спросил Петренко. — Ты, товарищ Байкеримов, нарушаешь приказание десятника.
Айнет молча почесал живот, не находя на этот демарш веских возражений.
Ганин обратил внимание на странное, как ему казалось, поведение Разумова и Курбатова: друзья сидели в сторонке, их лица были сумрачны и вялы. Среди шурфовщиков разгорелся спор. Петренко первым подлил масла в огонь.
— Здорово как получилось! Мы взрывчатку на собственном горбу притащили, можно сказать, а шурфики взрывать для этого сухорукого балалаечника!
— Не понимаешь, а шипишь, ровно гусь на дороге, — вспылил Чернов. — У меня бригада самая слабосильная. Вы вперед убежали, а у меня ни одна линия не вскрыта. Ты… вертивоз! Петушки к петушкам разложил, да раковые-то шейки смешал с медовыми коврижками, — поддразнил Чернов.
Алешка отмахнулся от Чернова и с самым серьезным видом склонился над картой, которую развернул Андрей Ганин.
Лукьянов прибыл в самый разгар спора.
— Зачем? Скажите, зачем? — кричал Мосалев и тыкал пальцем в карту. — Зачем нам выбрасывать тысячу кубов, когда мы наперед знаем, что тут пустая порода! Глядите сами: третья и четвертая линия ничего не дали, так ведь шестая и седьмая тоже ничем не обрадовали. Чего же мы ждем от пятой? Она же, эта пятая, будь ей не ладно, в самой середине.
— Так это же поиски, Костя, — горячо возражал Ганин. — Ну, пойми: поиски. Можно вскрыть шурфами еще двадцать линий и…
— Ничего не найти, — насмешливо закончил Петренко.
— Да, и ничего не найти. И геолог не отвечает за неудачу. Зато ликвидируем белое пятно…
— Да бросьте вы! Белое пятно, белое пятно! — рассердился Костя.
— Подожди, Костя. Я то хочу сказать, что больше ни один изыскатель не будет работать там, где мы пройдем согласно проекту.
— Пускай так, — согласился Костя. — Черт с ним, с пятном твоим. Но зачем нам вскрывать пятую линию? Зачем вскрывать седьмую?
— Верно! — вдруг серьезно проговорил Алешка. — Напиши на карте, мол, ковыряли, а все без толку, нет слева и справа, значит и в середине нет. Прочтут люди твой отчет и скажут: ай да ребята, сообразили — у них, (у нас то есть) ушки топориком, глазки, буравчиком. С головой значит.
В словах Алешки содержалась дельная хорошая мысль, все оценили это, но он сам сбросил себя с коня.
— Или так: выпиши наряд, напишем, что взорвали, а деньги пропьем. Кто проверять будет? Ой, что ты, князь! Я же для всех… — Петренко пошатнулся.
— Шпана — на троих адын штана! — громыхнул Айнет и, зло плюнув, еще раз ткнул кулаком Алешку в бок.
Шурфовщики рассмеялись. Алешка стушевался.
Лукьянов слушал, ничем не выдавая своих чувств. Он не мог не видеть обособленную группку, не принимавшую участия в общем споре, но не позвал ни Разумова, ни Курбатова.
— Григорий Васильевич, мы так полагаем: не надо бы здесь работать, — обратился к нему Мосалев. — На Южный склон, может, перебросите нас?
Разумов впился глазами в лицо инженера.
— Я недавно получил письмо… людей не обещают. Я бы хотел поговорить, раз уж затеяли такой живой обмен… мнениями, — начал Лукьянов. — Мы работаем по плану…
— Нельзя разве ускорить поиски? — очень тихо сказал Мосалев.
— Каким же образом? — так же тихо спросил Лукьянов.
— А так: шурфы бить не через пять метров, а, скажем, через пятнадцать. Тогда мы втрое расширим площадь поисков. И рабочих можно не просить. Справимся, — медленно, волнуясь, сказал Мосалев.
Все ахнули. Какая простая мысль! И такая мысль родилась в голове десятника Мосалева. В том, что мысль дельна, никто не мог сомневаться. Лукьянов был явно растерян. Чужая мудрость требовала ответа, она поставила задачу перед ним, начальником поисково-разведочной экспедиции. Когда шурфовщики повернули головы в его сторону, он справился с замешательством, хотя еще и не подыскал подходящего ответа. А Костя продолжал с возросшей уверенностью:
— Наткнемся на пегматитовое поле, делянку обнажим, ну, тогда сгустим шурфы, пойдем хоть сплошной задиркой. А пока, Григорий Васильевич, прямая выгода изменить график.
Лукьянов молчал. Замолчал и Мосалев. Притихшие шурфовщики ждали. Молчание становилось невыносимым.
— Я подумаю, посоветуюсь в рудоуправлении, — наконец произнес Лукьянов.
Терехов разочарованно свистнул:
— Боится!
Тихий шепот, услышанный всеми, дошел и до Лукьянова. Он невольно двинул бровями, на мгновение, точно от нестерпимого света, закрыл глаза.