— Я люблю прямую дорогу, дядя.
— Прямую! Не построили еще, — проворчал тот.
Виктор пошел к палаткам. У корьевого балагана толпился народ: завхоз выдавал продукты, и это напомнило Виктору об обеде. «А что я буду есть и где? — подумал он, ощупывая в кармане деньги. — Придется, видно, купить колбасы и сахару. Фу, как надоело!»
Его окликнули. К нему с пакетами в руках шел от склада Курбатов. Виктор отдал ему флягу.
— Ты где устроился? — дружелюбно спросил Курбатов. — Может, к нам пристанешь? Палатка хорошая, и для тебя место найдется. Хочешь? Со мной Каблуков, Васька Терехов и Настя. Знаешь? Щербатая.
Виктор согласился, и они пошли к палатке. Между двух жердей протянулась веревка, на ней сушились полотенца, чья-то вымокшая фуфайка. Внутри палатки было просторно. На большом брезенте, прикрывавшем ворох веток и мха, вполне могли поместиться четверо-пятеро мужчин; у стены стояла настоящая кровать, застланная байковым одеялом, с маленькой подушкой в изголовье. Два фанерных ящика, заменяющих стол, довершали обстановку.
Сзади палатки горел костер, и оттуда пахло чем-то вкусным.
Виктор поздоровался с Тереховым — круглолицым молодым парнем с улыбчивыми, наивными глазами. Вскоре подошел Каблуков — худощавый и смуглый разведчик с большим багровым шрамом на подбородке. Он принес две булки хлеба, копченую воблу и круглую головку сыра.
— Настя, принимай! — крикнул он, опуская покупки на стол. — В нашу пятерку? — улыбнулся он Виктору. Тот кивнул.
— Иду, Жора, иду! — из-за палатки вышла девушка, неся в руках большую кастрюлю. Шла она осторожным, плавным шагом, опустив глаза; длинные ресницы легли тенями; чуть припухлые губы сомкнуты. Кожа лица была желтоватая, словно она долго болела и недавно встала с постели, зато белая шея без складок, неширокие, точеные плечи останавливали на себе взгляд. Особую прелесть Настиному лицу придавали глаза непередаваемого цвета: они не были серыми, но в них мало было и голубизны; глаза имели редкую способность темнеть от расширяющихся зрачков, но не делались темными, в них постоянно играли искорки, и, чуть сощуренные, придавали нежную выразительность всему лицу. А оно было чисто русское, с красивым носом, чистым выпуклым лбом, и темными, но не черными бровями.
— Еще один! — воскликнула Настя, увидя Разумова. — Батюшки, да где же я на всех ложек напасусь! У меня нет ни одной лишней-то. — Она говорила с присвистом. Виктор заметил, что у Насти нет двух нижних зубов: при разговоре губы обнажали провал и делали ее рот почти безобразным.
— Я сейчас принесу свои вещи, — сказал Разумов, — то есть ложку и кружку. Больше у меня ничего нет, — сознался он, обводя товарищей весело блеснувшими глазами.
— Нет — так будет, — рассудила Настя. — На то ты сюда и затесался, наверно. Всего накупишь, коли пить не станешь.
«Лучше бы она не улыбалась. Зубы, зубы… Где, при каких обстоятельствах она потеряла их? Ах, как изуродовало это девушку!» — подумал, идя за своими вещами, Виктор.
Разворошив сваленные в кучу телогрейки и одеяла, мешки и деревянные сундучки, Виктор нащупал свой фанерный футляр из-под арифмометра и встряхнул — внутри забренчало. Поигрывая коробочкой, он вернулся к обедающим.
Настя разливала суп; на фанерном ящике лежал аккуратно нарезанный хлеб, соль в спичечной коробке, пакетик перца. Настя, по-видимому, работала раньше официанткой или поваром, и сейчас ей нетрудно было управляться с нехитрой таборной кухней. Мужчины довольно почмокивали.
После обеда к ним подсел щеголеватый Алешка Петренко. Он успел переодеться в хорошо сшитый костюм из коричневого вельвета, натянул на ноги хромовые сапоги и лихо сдвинул на затылок светлую кепку с огромным козырьком.
Потом пришли Костя Мосалев и Лида Винокурова — гибкая, смешливая девица с озорными глазами сорванца-мальчишки и вздернутым носиком в мелких веснушках. Она бесцеремонно отобрала у подруги, ложку, попробовала суп, похвалила.
— Ну, Коля, ты согласен? С ребятами я говорил, все за тебя, — сказал Мосалев.
— Неужели обязательно меня? — ответил Курбатов.
— Конечно, тебя. Ты человек серьезный, тебя люди слушаются, — поддержал Мосалева Петренко.
Васька Терехов живо положил ложку и помахал рукой:
— Коля, не связывайся. Нужно это тебе, как рыбке зонтик.
Разумов плохо вникал в разговор, он больше наблюдал за Настей, с ревнивым нетерпением смотревшей на Курбатова.
— Третий день уговариваю его, упрямца такого, а он Ваську слушает, — проговорила она. — Не Алешке же Петренко быть артельщиком. Он все пропьет… — в голосе Насти звучали сердитые нотки.