— Так, так, голова! Поздравляем, жмем вашу лапу. Стало быть, с должностью вас! Пожалуйте нам с Айнеткой на литровочку. Эх, кузькина мать! — Петренко вертелся около Разумова.
Айнет отложил ложку и, вытирая на ходу рот, подошел к Разумову. Он не придумал, что сказать бывшему десятнику, только похлопал его по груди и не спеша вернулся к оставленному супу.
Соскучившаяся по работе Настя снова командовала у плиты и говорила раскрасневшейся Лиде:
— Хорошо там, так хорошо. И Витька стал инженером, как Андрюша. Тоже хорошо, хоть я боюсь чего-то. И знаешь, Лидочка, хорошо-то хорошо, а дома лучше. Точно я к матери вернулась, веришь, как я скучала за всеми. За Алешкой этим непутевым и то вздыхала. Иди, иди! Чего ты подслушиваешь!
Около них стоял с папиросой в зубах Петренко.
— Так, говоришь, вздыхала? За мной, значит? А помнишь, как ты меня балалайкой по башке трахнула?
— Не пой дурных песен — вот и трахнула.
— Дурных! Сама ты, Настька, дурная, коль любовную песню бракуешь. Всем нравится, когда я пою или представляю на сцене, одна ты… балалайкой охаживаешь. — Приняв самую театральную позу, закатывая глаза, он запел:
Последнюю строчку он спел, зажмурив глаза и качая головой. И тут же юркнул за дверь, так как в него полетела березовая скалка и банка из-под тушенки. Смешливая по натуре Лида повалилась на скамейку, услышав за стеной палатки второй куплет с такой вольной картиной, которую могла создать только неистощимая Алешкина фантазия.
Вскоре после захода солнца хлынул ливень. Ветер наполнил тайгу неистовым гулом, воем, скрипом раскачиваемых кедров и треском падающих подгнивших деревьев.
Виктор в одной майке выскочил наружу. Настя ойкала от страха и вбирала голову в плечи при каждом громовом раскате. Ливень обрушился на палатку, охлестывал ее со всех сторон, вгибал внутрь податливые стены.
— Витя! Витька, вернись! Я боюсь, — завизжала Настя. За гулом ливня и ветра Виктор не слышал вопля жены. Он стоял у ручья и не узнавал его: ручей превращался в бурную реку, она с грохотом неслась по каменистому ложу, выворачивая прибрежные и подводные глыбы. Виктор различал их глухой утробный скрежет.
Разумов привез мощный радиоприемник — подарок экспедиции от рабочкома — и десятка три книг.
Алешка Петренко прямо-таки дышал на «дорогую штучку». Пока он устанавливал радиомачту, Дронов сколотил прочную тумбочку под приемник, и палатка стала уже настоящим клубом. Приемник хорошо брал Москву и Хабаровск, разведчики слушали последние известия, статьи и рассказы, оперы и сводки о погоде. Иногда, настраиваясь на нужную волну, Алеша натыкался на передачу из Харбина. Как-то его привлекли старинные русские песни. За ними последовала грязная антисоветская клевета, враждебные небылицы… Алешка с досадой выключил приемник.
Но ни книги, ни радио, ни веселая самодеятельность не могли заменить того, чего вдруг лишились люди — ежедневного труда. Группа актива, созданная Ганиным, страдала и томилась больше всех. Ребята требовали дела. Дожди дождями, а нельзя ли поспорить с непогодою? «Вот Ганин и Разумов! Весь день на линии — и ничего», — раздумывал Дронов и делился своими мыслями с разведчиками.
Ганин и Разумов в два дня обошли все линии, подсчитали произведенную работу, будущую. Обнаруженные экспедицией жилы не давали покоя.
К ним в палатку вошла рассерженная Настя.
— Сидишь! — накинулась она на мужа. — Пишешь! Да ты же голодный! И чего это вы, товарищ Ганин, поесть человеку не дадите! Все по гольцам да по гольцам…
Нахмуренные лица Ганина и мужа встревожили ее, она замолкла, потом заговорила уже другим тоном:
— Может, я сюда принесу, коль вам некогда оторваться? Все-таки подкрепитесь. Я живенько! — укрывшись с головой платком, Настя заторопилась.
— Надо что-то предпринимать. Третий день сидим, — сказал Виктор.
— Поговорим с ребятами? Неужели мы не сумеем повести их за собой?
Не успели они поесть, как зашел Курбатов и сказал, что приехал Лукьянов и зовет их к себе. Оказалось, что Григорий Васильевич привез три одинаковых плаща и тут же выдал один Ганину и другой Разумову.
— Ну что, Андрей Федорович? Плохо? — с необычным участием спросил он Ганина.
— Надо бы хуже, да некуда, — не замечая, что повторяет слова Алешки Петренко, ответил Ганин. — Три дня будто корова языком слизала. Вот думаем — не создать ли нам ударную группу из самых крепких и выносливых ребят?