Аня наконец села на раскладушку и закрыла ладонями голые колени. Сказать ему, чтобы он вышел на минутку, пока она наденет платье и покличет его? Аня почувствовала, что краснеет, теплые волны от сердца приливали к щекам, к коже.
— Я пойду, Аня.
Неужели это голос того же человека, кто сказал ей в день приезда: «Попробуй отойти!»
— Посидите, Николай Петрович. Курите здесь, одну цигарку можно, вытянет сразу.
Аня ужаснулась собственным словам. Она разрешила курить у постели больной… Какое кощунство! Аня растерянно моргнула.
Нет, пусть он дымит, но не уходит. И уже смело, кокетливым жестом, она вскинула руки, пригладила и без того гладкие — на прямой пробор — волосы, села глубже и удобнее, взглянула улыбчивей, будто раскрылась.
Они проговорили всю ночь.
Настя выздоровела. Хорошая весть облетела табор, многие заглядывали к Разумовым. Настя оделась и обулась без помощи Виктора. Ветреный день с тусклым сквозь тучи солнцем обрадовал ее, как первый день ранней весны.
Поплакав на могиле Васи Терехова, Настя наломала молодых веток и убрала ими холмик, обложенный диким камнем.
Вечером она появилась в столовой, полной людей, как всегда шумливых и по-молодому бранчливых в минуты волнения.
«Кто убил Терехова?» Неотвязная дума не давала Андрею покоя. Трагедия на конной дороге казалась необъяснимой. Ганин вспомнил разговоры, бестолковые выводы, которые только запутывали, а не распутывали.
«Нет, не за что было убивать Терехова», — эта мысль крепла в сознании Ганина. После похорон Ганин, желая рассеяться, зашел к Курбатову. Настя болела, Виктор не отходил от нее, так что Андрею не удавалось поговорить с другом.
Каблуков, невзирая на появление геолога, поставил на стол водку. Дронов, который перебрался к Курбатову, запротестовал было, но артельщик сказал:
— Брось, Федя, не повредит. Русские горьким вином покойника поминают, — угрюмо пробасил он, разливая водку.
В палатку один за другим набивались разведчики. Разговор не клеился. Дымя цигарками, они думали о веселом Ваське.
— Нет человека-то! Почему он не с нами, а в земле? — разводя руками, первым заговорил длинный Чернов, и таким голосом, словно он говорил только для себя, сам с собой. — За что убили Васютку? Да повесь меня леший на самом низком кедре и вверх ногами — ума не приложу. Не выходит тоска из сердца, ровно гвоздиком колет. Беда сущая, братцы!
— Не Терехова хотели убить! — очень тихо прошептал захмелевший от стопки Ганин, но его шепот услышали.
Курбатов поднял склоненное над стаканам лицо, угрюмые глаза вопрошали. Ганин молчал, обдумывая собственные слова, и все более убеждался в безошибочности сказанного: это была не догадка, а заключение пытливого ума. Новая, верная мысль поразила всех.
— Кого же? — наконец прервал Николай молчание.
— Разве я знаю? Если бы знал!
Николай шумно вздохнул. Дронов порывисто поднялся:
— Стой, голова, стой! Витя дал плащ Терехову?
— Что? Хотели убить прораба?!
— Да нет, Андрей Федорович, не то. Плащи-то у вас одинаковые? Одинаковые же. Лукьянова хотели ухлопать, крест святой так! Варнаки у нас завелись, на деньги метили. Шутка ли! Григорий Васильевич при получке возит по пятьдесят тысяч, а то и побольше, голова!
Дронов приводил доказательство за доказательством: разведчики слушали его внимательно, пораженные. Палатка уже не вмещала желающих, люди стояли у входа, вытягивали шеи, слушали жадно. Нетерпеливые уже разносили по табору свежую весть.
Дронов умолк. Курбатов вдумывался в слова Феди, решительно их опроверг:
— Ерунда! Выдумка твоя не стоит пустой бутылки. Поставь себя на место варнака, прикинь серьезно: идет человек от табора на рудник, дело под вечер. Ты — варнак, видишь его, ты гонишься за деньгой, но зачем тебе убивать человека, у которого нету денег? Ведь деньги приносят с рудника, а от нас — шиш. У варнака что: бараньи мозги? Не то, Федор, не то. Вот кабы человек ехал с рудника, да его кокнули, — я, может, подумал бы… — Курбатов глядел на Дронова и говорил медленно, веско. — Еще, Федор, одно, — это у тебя выскочило из памяти: когда Лукьянов ездил с деньгами без провожатых? Он осторожен… А варнак, думаешь, об этом не знает?
Дронов был сражен доводами товарища и опять поник головой.
— А ведь ты прав, Андрей, — сказал Мосалев Ганину, удивляясь, почему эта простая мысль пришла в голову не ему, — хотели убить не Васю.
Ванька-китаец, молча слушавший разговор разведчиков, вышел из палатки и исчез во тьме.
— Заело Ваню… вот как! — Мосалев ребром ладони провел по горлу. — На животе ползал по конной, искал. Все впустую — дождь смыл всякую примету.