— Продолжайте, Николай Сергеевич, — сказал Тушольский, беря на себя роль председателя на этом заседании.
— Я предполагал… нет, я был уверен, что массированный взрыв вызовет известное смещение почвы. Но этого не произошло. Над зоной взрывов в нескольких местах приподнялась земля, приподнялась и осела куполом. Только в центре, в колодце № 8, взрыв поднял на-гора смерч земли и огня. Затем послышался глухой удар, но я не ощутил толчка, и в то же мгновение понял, что из пятнадцати колодцев сработали только пять, может шесть. Я выбежал из укрытия. К контрольному пункту бежали из зоны безопасности люди. Но навстречу вышел Кормишин и приказал: приближаться нельзя! Люди подались назад.
К нам шла вся комиссия. По лицам Истомина и Долина я понял, что от них ничего не добиться. Истомин молча сдал мне ФЭД. Через час проявили четыре пленки, увеличили отпечатки: они показали четыре взъема и один смерч. Истомин взглянул на снимки и тут же приказал Кормишину: «Под мою ответственность арестуйте инженера Долина». Истомин велел радисту передать в главк сообщение о результатах, и вечером на специальном самолете прилетел главный инженер главка Зверев. Через два дня он освободил Долина, отстранил Истомина от работы, и вскоре Истомин был арестован.
Пряхин умолк, вытирая платком обильную холодную испарину.
— Сядь, Николай Сергеевич, — сказал Тушольский.
Некоторое время все напряженно молчали.
— Мне неясно, почему секретарь партбюро сам не схватил за руку инженера Истомина? — бросил Шевцов с тем же выражением отчужденности на лице.
Пряхин взглянул на Тушольского.
— Я не знаю, имею ли я право в эту минуту оглашать некоторые документы… Может быть, Андрей Павлович мне подскажет, он был в крайкоме.
Тушольский выпрямился, на секунду закрыл глаза. Лицо его изменилось, постарело, по нему пробежала тень.
— Секретарь партбюро довел до сведения крайкома свои возражения шифровкой, — заговорил он тихо. — Текст шифровки был сообщен Звереву, но тот сначала не придал ему значения, найдя его протест несостоятельным. Только прибыв на место, уже после взрыва, вместе с Пряхиным он распутал клубок, и негодяй Истомин был арестован. — Тушольский помедлил и продолжал: — Политическая физиономия Истомина установлена. Долин едва не застрелился, поняв, в какое болото его затянули. Действия Истомина были направлены на подрыв нашей оборонной мощи. Так-то!
Это житейское «так-то» прозвучало мудро и просто. Оно примирило Шевцова с Пряхиным.
— Завтра к нам прибудет комиссия из крайкома. Мы должны ответить товарищам: что будет с месторождением? Как успешно преодолеем мы последствия вредительства? Как нагоним темпы? Дадим ли слюды столько, сколько обещали?
Задымились папиросы. Тушольский снял пиджак, расстегнул ворот вышитой рубашки Пряхин достал с этажерки том о производстве взрывов и технике безопасности.
Все склонились над картой месторождения.
Переступив порог своей комнаты в гостинице, Лукьянов включил свет. Не двигаясь, он исследовал жилище, подолгу задерживая взгляд на знакомых предметах.
«Слава богу, все пока на своем месте». Он вздохнул, обошел комнату. От его настороженной поступи, горящих глаз и раздутых ноздрей веяло чем-то первобытным. Так, по-видимому, входил под темные своды пещерный человек, встревоженный незримой опасностью.
Все было на месте, но издавна заведенный порядок нарушился: некому позвонить, некому буркнуть: «честь имею». Вот что главное. Все остальное — появление уборщицы, чай, вино и папиросы — только мелкие детали.
Лукьянов сел к столу. За его спиной — окно, по нему шелестит дождь, за полосой света — мрак. «Не навестить ли Истомину?» — вяло подумал Лукьянов, глотнув чай. Но им овладела апатия, и он, даже не допив чай, лег в постель… До утра лежал с открытыми глазами.
На следующий день Лукьянов получил в рудоуправлении большую сумму денег и, ни с кем не повидавшись, выехал в экспедицию.
К руднику, лежавшему на пути в табор, Лукьянов с проводниками подъехали в полдень.
— Я схожу на склад, — сказал он одному из них, — а ты заседлай мне иноходца.
Узнав, что на складе есть селедка, Лукьянов велел завьючить два бочонка на Пузанка, мирного лохматого мерина, который часто под вьюком ходил в табор.
— Отдохните, товарищи, и назад, — сказал Лукьянов проводникам. — Я доберусь до табора один, недалеко. — Он сел на иноходца и дернул за повод завьюченного Пузанка.
Километра три он ехал шагом. До перевала ему еще встречались люди, они здоровались с Лукьяновым, соблюдая таежный обычай. На перевале Лукьянов повел своего коня скорым шагом и непрестанно понукал низкорослого Пузанка. Выехав на конную дорогу к табору — узкую тропу среди скал над обрывами, где нелегко разминуться, — он пустил Пузанка вперед и, следуя за ним, часто взмахивал нагайкой.