Невдалеке от поворота к динамитной будке Лукьянов привязал вконец измученного Пузанка к кедру и взглянул на часы.
К будке он подъехал на крупной рыси. Его встретил вахтер Демидов.
— Где Глушко? — спросил Лукьянов, не видя старшего.
— Спит перед сменой. Домой, значит?
— Домой-то домой… А вот послушай-ка… Взял я для столовой два бочонка селедки, да что-то Пузанок зауросил, я его едва до поворота дотянул. Поводи там коня минут десять без вьюка и веди сюда. А бочки легкие, один завьючишь, — распорядился Лукьянов.
Вахтер вскинул карабин на ремень и побежал к повороту. Лукьянов взглянул на часы. За его спиной встряхивал седлом и всхрапывал игреневый иноходец; к задней луке седла был приторочен длинный вьюк, переломленный пополам. Лукьянов выпрямился, ладонями потер лицо — словно смахнул сонливость. Он подошел к землянке вахтеров, заглянул в открытую дверь: на нарах, уткнув нос в подушку, спал Глушко.
Лукьянов развернул вьюк и, покопавшись в мешке, вынул коловорот. Динамитку еще не опломбировали, вечером придет Мосалев и поставит пломбы — таков был порядок.
Своим ключом начальник экспедиции открыл контрольный замок без бумажного вкладыша, вошел в динамитку. У одной стены — непочатый, проложенный рейками штабель взрывчатки, у второй — меньше, оттуда брали и брали. Лукьянов ловко вынул один, второй и третий тючок в холщовой упаковке, пробрал проход до самой стены. Коловорот быстро прогрыз бревенчатую стенку сруба.
Носовым платком Лукьянов замел опилки, посветил ручным фонарем: чисто. Он выбрался из узкого тоннеля и вышел на воздух. Вытряхнул из вьюка бухту резинового шланга: на конце шланга выступали три головки капсюлей, зажатых в бикфордовых шнурах. Зайдя со стороны, Лукьянов заметил просверленное отверстие и, размотав часть шланга, просунул в отверстие конец с капсюлями.
Заходя вторично в будку, он взглянул на часы: прошло ровно десять минут. Расшив один тючок, Лукьянов вынул из него один патрон и полез к стене. Нащупав головки капсюлей, он почувствовал, что холодеет… Ослепительная искра ударила в мозг… Очевидно, он потерял сознание и, очнувшись через минуту, почувствовал, что задыхается. Пошарив рукой и найдя медные головки, всунул их в тючок, прижал к штабелю. Заделал отверстие и тщательно сличил: все как было. Запер динамитку.
Небольшое строение динамитки со всех сторон окопали водоотводными канавками; канава шла с севера на юг через всю поляну, до зарослей. Лукьянов опустился в нее и, развертывая кольцо за кольцом, вывел конец шланга к наваленной сосне. Возвращаясь назад, он тщательно замаскировал шланг и собственные следы опавшей листвой и дерном.
Потом он взял ржавую косу и накосил травы; набив мешок и придав ему форму длинного вьюка, он разнуздал иноходца и задал ему охапку накошенной травы.
Отдуваясь, он сел на чурбачок.
— Истомина нет… нет друга… — бормотал он.
Хотелось курить, но курить здесь было нельзя.
Проезжая табором к столовой, Лукьянов окликнул Дронова:
— Федя, пляши! Подарок тебе привез, — сказал он, вспомнив ежедневные вопросы Дронова насчет «солененького».
Дронов подбежал к Пузанку: «Отборная, астраханская», — прочел он на трафарете.
— Григорий Васильевич! Ну, голова, удружил! Настя! Лидуха! Селедка, крест святой, селедка! — закричал он.
Вечером, шагая по палатке, Лукьянов рассказал Ганину и Разумову о своей поездке, потом, подойдя к столу, вынул из ящика свернутую в трубку подлинную карту.
— Я вспомнил о своей оплошности по дороге к дому, — сказал ом, пресекая собственным признанием всякие вопросы и околичности. — Черт знает как был взволнован, узнав об аресте Истомина. Виктор Степанович, я вас прошу, ради проверки, что ли, сличите ваши расчеты с моими. Коль совпадут — я смело назову вас инженером.
— Задала она заботы, эта злосчастная карта, — пробормотал Ганин.
— Ну, Андрей Федорович! Не всяко лыко в строку, — сказал примирительно Лукьянов.
Через три дня Лукьянов предложил Разумову выехать на базу за спецодеждой, обувью и продуктами.
Виктор вытянул плетью заскакавшегося коня.
Помня наказ Лукьянова, он ехал очень быстро, сменил на полпути заморенного коня и вечером прибыл в поселок.
— Управляющего нет, товарищ Разумов, — предупредила его Ксения Михайловна, когда он появился в приемной. — Скажите мне, где вы будете, я оставлю Андрею Павловичу записку о том, что вы здесь.