Решительная команда Виктора возымела свое действие, люди направились в столовую.
Светало.
Перед поворотом на тропу к динамитке их догнал верховой. Разумов узнал Жорку Каблукова.
— Товарищ управляющий, Ганин велел передать: может, вам сразу на рудник занадобится — вот конь. Такой ходкий, живо домчит. А тебе, Витя, Костя велел передать: люди все в куче.
Они осторожно двинулись к динамитке.
На месте будки зияла глубокая круглая воронка, на поляне виднелись расщепленные опаленные венцы, шагах в тринадцати от воронки валялся каркас крыши. На траве, раскинув руки, лежал вахтер, рядом валялся карабин. Виктор склонился над вахтером, оглушенным и потерявшим сознание.
Взрывная волна разметала выступавшую над землей землянку вахтеров, полузасыпала перевернутые нары. Из-под обломков доносился стон.
Жорка и Курбатов, раскидав доски, вынесли второго вахтера. Курбатов разыскал карабин и патронташ.
— Все ясно. Поезжай, Николай Сергеевич, — сказал Тушольский.
Пряхин тут же уехал.
— Эй, Курба, Разума! Наша знай. Ходи сюда! — раздался крик Вани-китайца. Он стоял на окраине поляны у зарослей и махал им рукой.
— Ну, мы пошли, товарищ управляющий. Никуда он от нас не денется, приведем тепленьким, — сказал Курбатов.
— Жора, распоряжайся тут за меня, — сказал Виктор и, вскинув на плечо карабин вахтера, побежал за Курбатовым.
Наперерез им скакал Петренко.
— Куда вы без хлеба-то?! — кричал он, придерживая у луки седла большой рюкзак.
Алешка живо спрыгнул с коня.
— Витя, Коля, возьмите меня с собой в погоню! Не могу, понимаешь, сердце горит, — хрипло бросал он и водил по лицам товарищей отчаянным взглядом.
Но Виктор отрицательно покачал головой и подхватил рюкзак с продуктами.
— Не берете? Эх, трын-трава, Гапка-крива! — вздохнул Алешка и низко опустил голову.
Вернувшись в табор, Алешка привязал коня у палатки Ганина, уселся на траву подле палатки и машинально стал перебирать струны попавшейся ему под руку балалайки. Лицо его было грустно. Мысленно он был с товарищами, которые пошли в погоню за врагом. Душа его изливалась в песне.
Из палатки управляющего появился Мосалев. Шурфовщики окружили его.
— Этот… язви его… ну этот Шевцов-геолог гробит и Андрюшку и Витьку, — взволнованно выпалил Костя.
— Как это гробит? За что?
— Так. Проглядели, мол, диверсанта. Ганина — вон из партии, Витьку — вон из прорабов и под суд, в тюрьму.
— Совесть-то у этого геолога есть? Слышь, голова!
— Кошки ее съели, совесть-то!
— Пошли, товарищи, к управляющему, надо в самом деле разложить петушки к петушкам, раковые шейки — к раковым шейкам… — Петренко решительно шагнул к палатке.
— Ступай, Алешка, ступай. Ждут там тебя.
— Федя! Акатов! Костя, да неужто и ты? Эх!..
Петренко сорвал и швырнул оземь кепку. Дронов молча поднял кепку, отряхнул и напялил ее на Алешкину голову.
— Не пыли, голова. Пойдем, ребята, послушаем: дело всем кровное, — как всегда спокойно и рассудительно заявил Дронов.
Один за другим разведчики вошли в палатку. Кто тут же сел на утрамбованный пол, кто остался стоять, кто примостился на краешек походной койки.
— Вы просто группируете факты против меня и прораба, — говорил раскрасневшийся Ганин. — И забываете, о чем вы же вчера рассуждали, товарищ Шевцов. Когда на гольце Лукьянов признался, что он сорвал поиски на Медвежьем, вы сказали: «Вот мужественное признание». А нам что было делать? Лукьянов — умный враг, — горячо говорил Ганин.
— Хорошо. Где это письмо? — спросил Шевцов. Он сидел за столом Лукьянова, на виду у всех.
— Какое?
— Копия письма для партбюро, о котором вы говорили.
— У меня нет копии, я копии не снимал, — смущенно признался Ганин.
— Не мешает иногда оставлять у себя копии, — сердито бросил Пряхин.
Ребята шептались, завозились. Смелая речь Ганина им понравилась, да и в голосе Пряхина они почувствовали иную интонацию — не ту, что звучала в раздраженном голосе Шевцова.
— Нельзя так, с басу-то… полегче надо, а то оглушишь, — вставил свое спокойное слово Федор Дронов. — Виктор Степанович и Андрей Федорович не жалели спин своих на нашем деле-то. Они нас и тут к делу приспособили, и на Медвежий тянули. Да не пускал начальник-то.