– Нет, мой один вопрос другой: что вы хотите?
– Хорошо, Липпи, я отвечу на него. Я хочу отомстить за свой народ. Я хочу, чтобы меня приняли в доме моего отца.
– Я куплю дом вашего отца. Сколько он стоит?
– Ах, Липпи, Липпи, глупый ты, Липпи!
– Послушайте, я хочу жить, – сказал Липпинкотт, стараясь удержать опускающийся на пятки зад. – Я так унижаюсь перед вами. Так сколько вам дать за мою жизнь?
– Нисколько. И плевал я на твое унижение. Я тебе не какой-нибудь гарлемский чистильщик обуви, называющий себя Абдуллой Бабуль Амиром. А самоунижение еще никому не приносило пользы.
– Вы белый? Я вас не вижу.
– Нет, Липпи, я – черный. Африканец. Тебя это удивляет?
– Нет. Многие блестящие умы в мире – черные.
– Будь у тебя хоть какой-то шанс, ты бы взбесился, услышав от кого-нибудь такую чушь, – сказал голос. – Мне-то лучше знать. Я знаю каждого из вас – Липпинкоттов и Форсайтов. Среди вас нет ни одного, кто не был бы расистом.
– Так что же вы хотите? – спросил Липпинкотт. – Что вам надо?
Было ясно, что этот человек сохранял его жизнь для какой-то своей цели. Тишина. Вдалеке взвыла гиена. И ни львов, ни машин, ни людей.
– Я могу добиться для вас признания Америки, – сказал Липпинкотт. – Моя семья может это устроить.
– Кто такая Америка, чтобы признавать или не признавать меня?
– Так чего же вы хотите?
– Кое-какую информацию.
– Если вы меня убьете, вы ее не получите.
– А я сначала получу ее, а потом убью тебя. Существует много способов умереть, и некоторые из них не так уж плохи.
Липпинкотт не сомневался в намерениях этого человека, и, как многие из тех, кто страшится смотреть смерти в лицо, попытался успокоить себя маленькой ложью. Он сказал себе, что его пощадят, если он скажет этому человеку правду.
– Ведь это не министр общественной безопасности рассказал тебе о том доме, не так ли?
– Нет, не он, – сказал Липпинкотт, вспоминая снова об ужасном трупе, болтающемся на дереве рядом с его головой. – Мне рассказал о нем мой бой Валла.
– Неважно, министр все равно должен был умереть, – сказал голос. – В отличие от большинства членов правительства, он не разделял мой взгляд на вещи. Ладно, как мне известно, ты собирал сведения о кораблях работорговцев и о начале работорговли в Штатах. Была такая плантация Батлера, на которую у тебя до сих пор сохранились документы, не так ли?
– Да, могу их вам показать. Они у меня в доме в Чесапикском заливе.
– В подвале или в библиотеке?
– Не помню. Но я могу показать.
– Неважно. Теперь-то, когда мы знаем, в котором из твоих домов они хранятся, мы их добудем. Это все, что мне было нужно. Что еще, кроме жизни, я могу тебе предложить?
– Ничего, – сказал Липпинкотт в надежде, что если в качестве одолжения просить только жизнь, то можно будет и получить ее.
– А не хочешь ли ты узнать о причинах крушения Великой Империи Лони, – вопрос, над которым ты так долго работал?
– Я хочу жить.
Голос проигнорировал его ответ.
– Империя, – сказал он, – развалилась потому, что она вверилась чужакам. Она нанимали людей со стороны, дабы делать то, что должна была делать сама. Постепенно лони становились мягкотелыми и слабыми, и, в конце концов, хауса просто оттолкнули их, и они упали, словно изнеженные жирные дети.
Несмотря на свое положение, Липпинкотт заинтересовался.
– Слишком упрощенный подход, – возразил он. – Чтобы создать Великую Империю, требуется характер. Он должен был быть у лони. Непохоже, чтобы они просто шмякнулись о землю и притворились мертвыми.
– Да, ты прав. Они бы дрались, но кое-что им помешало. Проклятая работорговля, которой занимались ваша семья. В конце концов лучшие из лони оказались на кораблях, а затем на плантациях, где они выращивали для вас хлопок. Но вот что я тебе скажу: лони собираются вновь вернуться к власти. Надеюсь, тебе от этого полегчало.
– Нет, – сказал Липпинкотт. – Но, может быть, вы скажете, как им это удастся? Послушайте, все племя лони, собравшись вместе, не сможет склеить даже коробку для ботинок.
– Очень просто, – сказал голос. – К власти приведу их я. – Немного помолчав, голос сказал: – Ты сделал с той девушкой действительно нечто ужасное. Не то чтобы это имело какое-нибудь значение, Липпи. Она ли, ты ли – дело не в этом. Тебе-то все равно пришлось бы расплатиться еще до того, как мы рассчитаемся со всеми Липпинкоттами и Форсайтами. Это все не важно. Важно то, что происходит сегодня в горах.
Липпинкотт услышал лай гиены, вдохнул трупный запах, исходящий от министра общественной безопасности, и вдруг почувствовал страшный удар в спину чем-то, что вышло спереди из груди, и упал лицом вперед на пронзившее его насквозь копье. Когда голова его коснулась земли долины Бусати он был уже мертв – еще немного удобрения, не больше того, что осталось от старого императора Лони или древнего лонийского ребенка. Африка, земля, которая извечно была единственной справедливой хозяйкой в человеческой истории, приняла его как одного из своих сыновей.
Валла, будучи умнее министра общественной безопасности и Липпинкотта, благополучно достиг находящейся в верховьях реки Бусати родной деревни. У него было на продажу нечто более ценное, чем последние остатки серебра из отеля «Бусати» с выгравированной на них в старинном английском стиле буквой "В". У него была информация, а информация, как известно, всегда пользовалась спросом.
Разве чиновник из министерства юстиции не продал однажды за золото копии документов тайной полиции Бусати, за настоящее золото – монеты, которые можно покатать на ладонях, и на которые можно купить пятьдесят жен, или двадцать коров, или ботинки и плуг, и рубашки, и, может быть, даже еще и радиоприемник для личного пользования, а не так, как сегодня, когда он один на всю деревню.
В общем, Валла сказал своим братьям, что уходит из деревни, и что старший брат должен встретить его через месяц за границей – в Лагосе, в Нигерии.
– Торгуешь историями, Валла? – спросил его старший брат.
– Тебе лучше знать, что я делаю, – важно сказал Валла. – С теми, кто много знает, правительство обычно поступает ужасно.
– Я часто думал, для чего нам, собственно, правительство? Наши племенные вожди никогда не обращались плохо с теми, кто много знает.
– А у белых это принято.
– Если у нас здесь уже нет белых и если, как говорит радио, мы постепенно избавляемся от всего, что пришло к нам от них, то почему бы нам не избавиться и от правительства?
– Потому что нижнереченские хауса – дураки, – сказал Валла. – Они хотят избавиться от белых для того, чтобы самим стать белыми.
– Хауса всегда были глупыми, – сказал старший брат.
Для того, чтобы добраться до Лагоса, бусатийскому армейскому патрулю на груженных провиантом и амуницией джипах требуется месяц. Валла, без пищи, с одним только ножом, проделал этот путь пешком за шестнадцать дней.
Валла разыскал в Лагосе земляка из своей деревни и спросил его, где могут дать хорошие деньги за информацию.
– Только не здесь, – сказал земляк, работавший помощником садовника в русском посольстве. – Они здорово платили в прошлом году, а в этом дела у них идут плохо. Лучше всех снова платят американцы.
– А китайцы? – поинтересовался Валла.
– Иногда они ничего, а иногда считают, что в обмен на информацию достаточно рассказать тебе несколько анекдотов.
Валла кивнул. Там, в Бусати, он уже слышал о желтых людях: бывает, дадут тебе значок или книжку, да еще удивляются и сердятся, когда говоришь им, что этого мало.
– Американцы снова лучше всех, – повторил садовник, – но соглашайся брать только золото. Их бумажки с каждым днем падают в цене.
– Да, я возьму только золото. Потом вернусь и расскажу тебе. То, что ты мне рассказал, очень важно.
– Поговори с поваром в американском посольстве. Он подскажет тебе, какую запрашивать цену.
Повар в американском посольстве сытно накормил Баллу и выслушал рассказ, время от времени прерывая его наводящими вопросами, чтобы хорошенько подготовить Валлу к переговорам.
– Это исчезновение Липпинкотта – вещь хорошая. Вполне стоящая. Но думаю, что сведения о том доме, может быть, еще более ценные. Кто эти белые женщины?
Валла пожал плечами.
– Я не знаю.