— В чистилище, - быстро перебил его О'Коннор, который был католиком. - Разумеется, в чистилище, сэр, ведь, если не считать нескольких проделок, совершенных из любви к раджу, его можно назвать человеком порядочным.
— ...Потому что мы должны быть в Кучинге к середине октября.
— Какая досада! Мне бы хотелось еще заскочить в Париж, Пуарэ[96] будет там представлять свою новую коллекцию.
Они обедали в «Савое» и уже допивали кофе, как вдруг Вайнер узнал за соседним столиком Г. М. Уайтхеда. Этот известный своими сплетнями в светской колонке «Дамской газеты» журналист тайком подслушал весь их разговор. Увидев, что они собираются уходить, Уайтхед незаметно встал и направился в гардероб, чтобы за ними проследить, но Вайнер, смеясь, как мальчишка, велел принести им пальто прямо в зал. Затем он увлек Мип в служебный коридор и, минуя хозяйственные помещения, вышел с тыльной стороны отеля на резко спускавшуюся к Темзе улочку.
Дело было в сентябре. Шел дождь. В лужах с плавающими желтыми листьями платанов отражались чугунные химеры набережной Виктории. На горизонте лавандовой филигранью проступал силуэт Вестминстера.
— Возможно, когда-нибудь я пошлю все к черту...
Легко и беззаботно взмахивая рукой, точно крылом, хотя это плохо вязалось с его высоким ростом, он все чаще грозился «послать все к черту». Мип смотрела на мужа с беспокойством, не зная, пустая ли это угроза или и впрямь придется когда-нибудь отказаться от титула рани.- Она любила Желтый зонт, любила носить одежду царского цвета, любила орудийный салют и развернутые в ее честь знамена, а еще любила, когда к ней обращались «ваше высочество».
— Ты ведь не сделаешь этого?..
Зябко кутаясь в съедобное на вид бархатное пальтецо карамельного цвета с подкладкой из кремового крепа, она выглядела трогательной и почти красивой. В черных глазах со спрятанными под грогреновой шляпкой ресницами читалась тревога.
— У тебя красивые ноги, - взглянув на нее оценивающе, как на породистое животное, с улыбкой сказал Вайнер.
Рани так резко и раздраженно пожала плечами, что он не узнал свою жену. Стоя перед блестевшим от ливня гранитным сфинксом, она казалась еще ниже. Он снова посерьезнел:
— Я хочу жить. Жить! Понимаешь?
— Но разве ты не живешь? Чего тебе еще нужно?..
— Я не хочу жить так, как мой отец.
— Он жил ради Саравака.
— Конечно. А я хочу жить не ради чего-то или кого-то, а просто жить.
— Ты хочешь сказать: жить только ради себя?
— Ну да... А ты, Мип, разве живешь ради чего-то другого?
— По-моему, можно и править, и жить...
— По-твоему - можно, а по-моему - нет. Попомни, милая, мои слова, когда-нибудь я пошлю все к черту. Абсолютно все!.. Ну перестань, Мип, не куксись...
Она смотрела на него, пытаясь разгадать этого высокого, красивого мужчину - этого ребенка с насмешливо горевшими в тени фетровой шляпы глазами.
Две недели спустя Вайнер и Сильвия отплыли из Саутгемптона. Нужно было вернуться в Кучинг для торжественного открытия памятника радже Чарльзу. Собрали семьдесят шесть тысяч долларов, из которых двадцать пять предназначались для Мемориала, а пятьдесят одна - для основания «Мемориального госпиталя раджи Чарльза Брука», лепрозория на острове Сатанг. В сезон ланд снабжать его было затруднительно, и потому впоследствии лепрозорий перенесли ближе к Кучингу.
Воздвигнутый напротив Суда памятник был торжественно открыт 16 октября 1924 года, и эта дата совпала с собранием Совета. Небольшой гранитный обелиск с профилем раджи на медальоне и четырьмя барельефами, изображавшими даяка, малайца, кайяна и китайца по бокам, предстал взорам в ту самую минуту, когда небо Кучинга пересек первый аэроплан. Многие приняли его за вернувшийся в Саравак дух Чарльза Брука. Говоря о радже, люди всегда подразумевали Чарльза, и потому им казалось естественным, что он не желает их покидать.
Многое менялось. Прежние чиновники второго раджи умирали один за другим, промежуток между 1920 и 1924 годами не только стал закатом прежнего административного периода, но и ознаменовался введением новых структур, а также появлением новых лиц. Например, Джеральда Макбрайена.
— Если не хватает прямоты, следует хотя бы изображать искренность... Интриган, похожий на предателя из мелодрамы! Какая бедность воображения, и какой провал стиля!