— Тем более — в институт. И у Сашки пусть всегда с собой будут.
Сашка влюблённо на меня смотрит, а я — на него. Тянусь к нему губами, и мы целуемся. Он берёт меня за руку.
— Эх детки, как же быстро вы выросли! — смотрит на меня счастливая мать.
Она приносит из серванта стеклянную вазу, которую ей на свадьбу подарили, наливает в неё воды из крана, кухонными ножницами отрезает корешки у роз и ставит цветы в воду.
Я снова нюхаю цветы и не ощущаю запаха. Может, у меня нос от простуды заложен, или температура, или что там, когда запаха не ощущаешь. А может, они действительно не пахнут. Есть розы, которые пахнут — красные, бордовые с длинными тёмно-зелёными мясистыми стеблями. А эти не особо пахнут. Но, видимо, именно с белой розой я у Сашки ассоциируюсь. Улыбаюсь, смотрю на него влюблёнными глазами. Как же сильно я в него влюблена! Я и не заметила, как это случилось. Вроде, вчера только познакомились, пару раз на свидание сходили. И вот я уже без ума от него, но если изменит — не прощу, я никому не прощу измену! Да я такая, член ему оторву, глаза ногтями выцарапаю! Но пока он даже повода не подавал ревновать, а я ревнивая. Очень ревнивая, прямо не знаю в кого я такая — наверное, в отца.
Мать никогда особо не психовала. Она всегда меня уравновешивала. Уход отца я, наверное, хуже, чем она восприняла. Это она меня тогда успокаивала.
— А чего же это мы без сладкого сидим? — говорит мать и достаёт из холодильника кусочек тортика.
— Я не буду, — говорит Сашка.
— Ешь, — иронично смотрю на него. — Ты же мужик, ты здоровый, тебе больше надо.
Он берёт чайную ложечку, отламывает кусочек тортика и протягивает мне. Я не особо-то хочу. Но мне нравится, как он меня кормит из ложечки. И… нет, я ничего такого себе в этот момент не представляю, я же не настолько испорчена доступным порно.
— Ладно, — говорит мамка. — Посидите тут пока, а мне по делам сходить надо. — Она встаёт.
— Тётя Ира, вы нам совсем не мешаете, — одёргивает её Саша.
— Да мне действительно нужно. — Она накидывает куртку и уходит. Мамка ну совсем на меня не похожа: это мне нужен целый час чтобы накраситься. А она «берёт шинель и идёт домой». Спартанка она, короче. Не знаю, в кого я такая манерная.
— Может, в моей комнате посидим, — предлагаю я, доев тортик. Сашка сам ни кусочка не съел, всё мне скормил. Откармливает, значит. Дурак, мне же худеть потом!
— Давай. — Он ставит посуду в раковину и вымывает чашки. Такой хозяйственный. А я не помню, когда я в последний раз посуду мыла, всё мамка сама делает. Мне даже немного стыдно.
Больше книг на сайте - Knigoed.net
Мы заходим в комнату, и я запрыгиваю на кровать. Он садится рядом и гладит мои ноги. Какой же он милый и хороший!
— В институт завтра пойдёшь? — спрашивает.
— Ага, — киваю я, — я только сегодня не ходила.
— Да ты уже говорила… ну, в смысле писала.
— А ты? — спрашиваю.
— Нет, завтра опять с отцом дела, — начинает он. — У отца фирма, и он хочет, чтобы я управлял ею, когда он в отъезде будет.
— А когда же учиться? — удивляюсь я.
— Отец говорит, чтобы я на заочку переходил: ему всё больше помощи нужно. — Он смотрит вниз, прямо на мои ножки, и улыбается. — Да-а, вчера ты навела у нас шороху!
— Ой, не напоминай! Я, как вспомню, мне сразу стыдно становится.
— Да забей ты! мои родители — прогрессивные люди. Отец вообще похвалил: «Какую красотку ты подцепил!»
— А мама?
— А мама… ну-у-у, ей понравилось, что ты еврейка, говорит, они семейные люди. — Он берёт меня за руку. Одной рукой согревает мою ногу, другой — руку. Боже, как мне с ним хорошо! — Мы с ними посидели, поговорили, когда он тебя отвёз. В общем, они тебя ещё раз в гости приглашают, только на этот раз трезвую и в трусах.
«Чёрт, они всё-таки заметили, что я без трусиков была».
— Ну, это не сложно: после вчерашнего я вообще не пью. Всё, я в завязке!
— Да ладно, не парься, с кем не бывает! Однажды мою сеструху старшую домой привезли вдрызг пьяную — на ногах не держалась. И ничего. Отец даже слова ей не сказал. Ну, мать немного пожурила, но под одобрительное хмыканье отца.
— Нет, я действительно больше не пью — только слабоалкоголку. Я вчера еле до дома дошла, завалилась в ванну и уснула. Проснулась аж в пять утра, вся холодная и дрожу.
Он обнимает меня, прижимает к себе. Я чувствую его крепкие объятия и тепло его дыхания. И тут поворачивается ключ в замке.
«Ну, вот опять на самом интересном месте! Похоже, я обречена на всю жизнь остаться девственницей».
— Может, телек посмотрим. — Сашка берёт пульт и включает телевизор. Там работает какой — то местный телеканал.
— Я его лет пять уже не включала, — улыбаюсь я.
— Тогда в интернете что-нибудь.
— Выпуск «Бэдкомидиана».
Он включает свой телефон и держит его в руках, а мне на плечи накидывает плед, чтобы я не мёрзла, я ж кашляю. Так переживает, что я заболею. Мы сидим в обнимку и телефон смотрим.
Мамка стучится и заглядывает в комнату.
— Сидите? — спрашивает она.
— Да, мам, — киваю.
— Чего сидеть? На улицу бы сходили.
— Нам ещё посидеть хочется, — отвечаю.
— Скоро в гриб превратишь от постоянного сидения дома, посинеешь, вон позеленела уже, — смеётся мать.
— Не посинею, — отвечаю и ещё сильнее прижимаюсь к Сашке.
— Тебе нравятся мои ножки? — Шепчу я ему.
— Конечно, — он пальчиком поглаживает меня по стопе. — Они такие гладенькие, такие идеальные! Так бы их и зацеловал!
«А я бы у тебя отсосала», — добавляю про себя. Вслух я такого произнести не могу. А про себя — сколько угодно. Мечтаю попробовать на вкус его сперму. Наглотаться её, размазать по своим губам. Чёрт, я опять возбуждаюсь, но не стану отпрашиваться в туалет! Потерплю ради него.
— А у тебя кто-то был до меня? — спрашиваю.
— Была одна девушка… или две. — Он делает вид, что вспоминает.
«Да что ты врёшь! Я же вижу, что не было никого. И почему парням нужно на эту тему постоянно врать? Похоже, девственность хороша только для девушки, а парни все строят из себя альфа-самцов, готовых в любой момент оплодотворить самку».
Фу-у, я уже рассуждаю о парнях, как о животных!
— А вот ты у меня первый. («И единственный», — добавляю про себя).
— Ну не знаю, твоя мамка говорила, что у тебя уже были уже какие-то парни, цветы дарили, домой провожали.
«Ух, мамка, когда это она успела всё разболтать? Надо было дольше краситься».
— Да, была парочка ухажёров, только у меня с ними не было ничего. Ничего-ничего. С ними я даже не целовалась. («Наверное, поэтому я и целоваться не умею», — добавляю про себя).
— И где же ты так хорошо целоваться научилась? — (Вот реально меня его вопросы в тупик ставят!)
— С подружкой.
— Да ладно?! Серьёзно, что ли?
— Да, у меня была подруга в детском лагере. Сколько мне тогда было? Тринадцать? Не помню точно. Вот мы с ней и учились целоваться. Ну, чтобы, когда найдём себе парней, уметь уже.
— А парней в лагере не было?
— Были, только мне они не нравились.
— Ты так откровенно обо всём мне рассказываешь…
«Ну не всё я тебе прям рассказываю, много чего я тебе никогда не расскажу», — думаю я, а вслух говорю:
— А что мне от тебя скрывать? — Кладу голову ему на плечо. Он гладит мои волосы. У меня, наверное, эрогенная зона в волосах — я просто замираю, когда он прикасается к ним, даже пошевелиться не могу. Ну, как и к ногам, собственно, и к груди. Я, похоже, соткана из эрогенных зон. Страшно выходить в люди!
Выпуск Бэда заканчивается, и Сашка включает «Камеди клаб». Не дико смешно, но мы же тут не «Камеди клаб» смотрим, а сидим в обнимку.
— Уже в кровати, — заглядывает мамка.
— Мам, ну не смущай Сашку. Всех мужиков мне разогнала! — в шутку возмущаюсь я.
— А чо смущаться-то? Пусть чаще к нам приходит.
Сашка вопросительно смотрит на меня.
— Можешь не слушать её, — шёпотом говорю ему, а про себя добавляю: «Слушай, слушай».