Он говорил таким тоном, словно их с Решетниковым связывала одна общая тайна, словно он не сомневался, что все, что он рассказывает, так же важно, сокровенно и дорого для Решетникова, как для него самого. И Решетников поймал себя на том, что слушает с острым, почти болезненным любопытством.
— Вот ты бы с Галей и поделился своими наблюдениями, — сказал он, сердясь больше на себя, чем на Трифонова. — Ей бы тоже было интересно.
— Я, знаешь, как-то не сообразил, — сразу принимая шутливый тон, откликнулся Трифонов. — Кстати, она уже заждалась меня, наверно, мечет громы и молнии. Ты даже не представляешь, что сейчас будет. Не женись, Решетников, не женись — вот тебе мой последний совет.
И он ушел, посмеиваясь, беззаботно помахивая портфелем, — ни дать ни взять, проказливый муж, спешащий домой, к своей супруге. Но слишком хорошо знал Решетников Женьку Трифонова, чтобы поверить в эту беззаботность.
Он посмотрел на часы — до конца опыта еще ждать и ждать.
Едва затихли в коридоре шаги Трифонова, явился Лейбович. Как всегда, в своем затрапезном свитере, в синих потертых джинсах. Однажды девчонки-лаборантки подшутили над ним — как-то, когда было жарко и он работал в ковбойке, они спрятали его свитер. И сколько ни злился Лейбович, сколько ни упрашивал, так и остались непреклонными, так и не вернули. Ничего, ничего, пусть хоть раз придет на работу в приличном виде. И что вы думаете? На следующий день Лейбович появился в свитере, который был как две капли воды похож на конфискованный — столь же затасканный и затертый. Таким образом, экспериментальным путем было установлено, что у Лейбовича вовсе не один, как предполагалось, а по крайней мере два свитера.
— Чего этот вынюхивал? — спросил Лейбович.
— Да так… — неопределенно пожал плечами Решетников.
— Что-то частенько он стал к нам заглядывать. Мне это не нравится.
«Как долго тянется за человеком плохая слава, — думал Решетников. — Вот уже сколько лет прошло, а нет-нет кто-нибудь да и скажет: «Трифонов? Это тот самый? Нет уж, увольте — е г о статью я на отзыв не возьму…»
Лейбович сел на край стола, сгорбился, уперся подбородком в кулак.
— Сашка, да ты наполовину седой! — удивленно сказал Решетников. — Когда это ты успел?
Ему и верно только сейчас вдруг бросилось в глаза, сколько седых волос в густой, буйно торчащей во все стороны шевелюре Лейбовича.
— Успел, — грустно отозвался Лейбович. — А моя мама до сих пор говорит знакомым: «Мой сын еще совсем мальчик, а уже кандидат наук!» Вот так-то, друг Горацио… Молодой кандидат наук, молодой ученый, а один, глядишь, уже седой, другой — лысый…
— Ты сегодня меланхолично настроен.
— Да, Митя, да. Тебе нельзя отказать в проницательности. Как твои опыты?
Решетников опять пожал плечами:
— Буду смотреть. Завтра, пожалуй, начну новую серию.
— Вот то-то и оно, — сказал Лейбович. — Меня не оставляет ощущение, будто мы топчемся на одном месте. Проверяем уже открытое. Доказываем уже доказанное. Ну, первые годы это понятно, так и нужно было, но сколько же можно? Ну хорошо — докажем, подтвердим — так все равно нам особой славы не будет, потому что не нами открыто. А если не сумеем, не подтвердим, так и вовсе труды свои кошке под хвост?..
— Что ты предлагаешь?
— Не знаю, пока сам не знаю. Но чувствую — мы топчемся на месте, словно подошли к черте какой-то, к рубежу, и топчемся. И между прочим, Андрей это первым почувствовал. Думаешь, это случайно, что каша лаборатория такой дружной была, а теперь пошли вдруг трещины? Ты знаешь, я не люблю Андрея, характер у него — не сахар, и с Валей он обращается по-хамски, и вся эта склока, затеянная им, неприятна, противна, но в интуиции ему отказать нельзя.
— К чему ты все-таки клонишь? Оставить все, бросить на полпути?
— Не знаю, Митя, не знаю. Вот у тебя не получается одна серия опытов, ты ставишь другую. Зачем?
— Ты сам прекрасно знаешь зачем. Ищу новые пути, новые доказательства.
— Вот в том-то и дело, что новые доказательства. А идеи? Где новые идеи? Мы живем старым багажом, который оставил нам Левандовский. Кто-то однажды заметил, что ученые бывают двух типов: одни прорубают дорогу в джунглях, другие ее асфальтируют. Мы — из тех, кто асфальтирует. Здесь ямка — мы ее засыпаем, здесь бугорок — мы его срежем.
— Что ж, тоже полезно, — усмехнулся Решетников.
— Да, но я думаю, что Левандовский нас бы не похвалил.
— Мы должны довести до конца его работу.
— Да, ты, конечно, прав, я и сам не понимаю, что это на меня накатило. Вдруг все начинает казаться мелким, бессмысленным. У тебя так бывает?