Черт возьми, другие люди ждут не дождутся, когда звонок прозвенит, а он без работы чувствует себя как неприкаянный. Вот освободился раньше и не знает, куда себя девать. Домой придет — все равно работа на уме, за журналы возьмется. Была бы Рита рядом — другое дело. Но сегодня, как нарочно, Рита не появлялась в лаборатории, работает в своем институте. А вечер такой — сам бог велел развлечься.
Увидел рекламу кинотеатра. Ведь сто лет не был в кино. Стыд, позор, совсем от жизни отстал. И как не подумал днем позвонить Рите, договориться. А впрочем, что из того, что не договорился. Неожиданно — еще интереснее. Чувствовал он, что не может сегодня без Риты. Во что бы то ни стало хотелось ему увидеть ее.
Дверь Решетникову открыл Сережка, сразу возликовал, завертелся, запрыгал возле него: «Дядя Митя! Дядя Митя!» По коридору, всегда изумлявшему его своей бесконечностью, Решетников прошел к Рите. Сережка скакал впереди него:
— Мама, мама! Смотри, кто пришел!
— Рита, собирайся быстро, едем! — весело скомандовал Решетников. — Машина подана, билеты в кармане.
— Какая машина, какие билеты?
Рита сидела за столом и писала. Перед ней стояла чернильница-непроливайка, пальцы Риты были выпачканы фиолетовыми чернилами. Рядом были аккуратно разложены карточки с названиями статей на английском языке. Эта ее странная, сохранившаяся еще с начальных классов привычка — пользоваться обыкновенной ученической ручкой, какой теперь и школьники-то уже не пишут, и — непременно — восемьдесят шестым пером, и чернильницей-непроливайкой — казалась Решетникову особенно трогательной.
— Что ты, Митя! Я не могу, у меня работа. Я обязательно должна закончить статью.
— Да брось ты свою статью, никуда она не денется. Едем! Сережка, где мамино пальто? Тащи его сюда!
— Я серьезно говорю, Митя. Я не могу.
И таким тоном сказала, что он сразу понял: не пойдет, не уговорить. Не первый раз становился он в тупик перед этой ее твердостью, перед непреклонностью. А он-то мчался, летел, такси добывал, думал — обрадуется, ахнет от неожиданности!..
— Всего-то два часа это займет, я тебя назад привезу… — просяще сказал он.
— Нет, Митя, нет. Ну что ты как ребенок? Мне и так сегодня до ночи сидеть придется…
Обида захлестнула его. Да если бы любила, разве не бросила бы все ради него?
— Ну что случится, если ты статью завтра закончишь? Мир рухнет, что ли?
Не следовало ему говорить этого. Знал он, что только рассердить ее, вывести из себя может такими словами. И все-таки сказал.
И Рита сразу вспыхнула:
— Странно ты все-таки рассуждаешь, Митя! Твоя работа важна, ты из института, бывает, сутками не выходишь, и никто не смеет усомниться в ее важности. А я… я что ж… Действительно, что там может сделать вчерашняя лаборантка… Подумаешь, статья — велика важность! Все вы, мужчины, такие, и ты, Митя, ничем от других не отличаешься. Вы только на словах готовы распространяться о равноправии, а на деле этак снисходительно поглядываете на нашу работу. Явился, позвал, и я уже должна бежать за тобой. А моя работа не в счет…
— Ну вот, — сказал Решетников, — ты же еще и обиделась!
— Ну да, тебе даже в голову не пришло, что я могу обидеться.
Сейчас, рассерженная, обиженная, она казалась Решетникову еще привлекательнее, и еще труднее было ему смириться с мыслью, что он должен уйти один, ни с чем.
— Ладно, Рита, не будем ссориться, — сказал он. — Я не хотел тебя обидеть. Может, пойдем все-таки, а?
— Нет, Митя, нет.
И опять этот жесткий, непреклонный тон!
— Значит, не можешь?
— Не могу. И не смотри на меня так, пожалуйста. Оставайся, если хочешь, посиди, я буду работать.
— Нет, спасибо, — сказал он.
— Ну смотри, дело твое.
Он сбежал по лестнице, хлопнул дверцей такси. Давно ли он думал, что все просто и ясно в их отношениях! А просто ли?
Таня — та поняла бы его настроение. Ее всегда приводила в восторг всякая внезапность, неожиданность. Экспромт, сюрприз — это было в ее стиле, в ее характере.
На набережной он отпустил машину, пошел пешком. Постепенно он остывал, негодование его развеивалось. И в душе он начинал оправдывать Риту.
«Почему это я решил, что все должны подлаживаться под мое настроение? Я работаю — Рита никогда даже не заикнется, чтобы куда-нибудь пойти. А я пожелал — бросай все и беги…»
Но сам он в душе уже жалел, что так легко мирилась Рита с его занятостью — хоть бы раз возмутилась, попросила, потребовала, чтобы он освободил для нее вечер…
Ну и что бы он тогда ответил? Вот так, положа руку на сердце? — спрашивал себя Решетников. Разве не твердил он сам, что в науке чего-нибудь мало-мальски серьезного можно добиться лишь в том случае, если наука станет для тебя не обязанностью, не службой, даже не работой, а жизнью?.. Разве не говорил он об этом Рите? А как коснулось его, сразу разобиделся…