Больше никого сейчас не было в комнате, наступил обеденный перерыв, все удалились пить чай, а он отказался, остался один, не хотел отрываться от работы и вот даже не услышал, как вошла Таня.
Первый раз она появилась здесь, у них в лаборатории, первый раз. Но такой уж был у нее характер, что где бы она ни появлялась, куда бы ни входила, она умела входить уверенно и независимо, как будто не сомневалась, как будто была убеждена, что ее ждут.
— Привет! — сказала она весело. — Теперь я вижу, что значит быть погруженным в науку. Пять минут уже стою у тебя за спиной, а ты даже не оглянешься… Я тебе не помешала?..
— Нет, что ты! — сказал Решетников.
Конечно, она была уверена, что он ответит именно так. А его, как и прежде, как в юности, в первые минуты встречи с Таней охватывало чувство растерянности, какая-то оцепенелость вдруг нападала на него. Никак не мог он избавиться от этого чувства.
— А я, знаешь, на днях прочла заметку Глеба о том, как вы здорово здесь работаете, как развиваете папины идеи, и вдруг устыдилась, что сама ни разу не была у вас в лаборатории. Вот и пришла. Да и посоветоваться мне с тобой надо. Ты что, чем-то недоволен?
— Нет, почему ты решила? — сказал Решетников.
«Вот уж не вовремя вылез Первухин со своей заметкой, — подумал он. — Совсем ни к чему нам сейчас эта слава».
Его удивило, отчего Таня назвала Первухина по имени, вроде бы никогда не была она с ним близко знакома.
— Разве ты знаешь Первухина? — спросил он.
— Знаю, — сказала Таня. — Или вы, сударь, думаете, что я уже стала отшельницей, вроде вас? Нет. А Глеб ведь пробует сейчас писать рассказы, пьесы пишет, странноватые, правда, что-то похожее на театр абсурда, но все-таки любопытно. У него есть друзья — молодые поэты…
— Разумеется, непризнанные? — сказал Решетников.
— Я не понимаю твоей иронии, — вдруг рассердилась Таня. — Да, непризнанные, ну и что же? С ними любопытно. Мы тут собирались однажды, слушали их, спорили…
«Это уже что-то новое», — подумал Решетников.
— А как твой муж на это смотрит? — спросил он вслух.
Он и сам сразу пожалел, что вырвались у него эти слова, глупо, конечно, было с его стороны задавать такие вопросы. Не смог сдержаться, не показать раздражения — слишком неприятно задел его этот неожиданный Танин интерес к Глебу Первухину и его приятелям.
— Муж? — переспросила Таня. — А что муж? Я, к вашему сведению, вполне суверенное государство. Скажи, Решетников, — добавила она уже серьезно, — у тебя никогда не бывало такого чувства, будто ты в чем-то немножко вроде бы обманут, будто твоя настоящая жизнь как бы и не начиналась еще вовсе, что ты еще только начнешь жить по-настоящему, что все впереди? А на самом деле — впереди то же самое. В юности мне казалось, что моя жизнь будет какой-то особенной, насыщенной, яркой. Стихи, музыка, интересные знакомства, встречи с необыкновенными людьми… Может быть, я была избалована с детства, может быть, это оттого, что отец мой был человеком редкого характера, редкой индивидуальности… И окружали его такие же люди. А потом, после папиной смерти, после моего замужества, все изменилось. Все словно пошло по кругу: служба, домашние заботы, телевизор, кино, гости… Ты знаешь, я иногда завидую таким людям, как мой отец, как ты. Ты всегда знал, чего хочешь. Работа для тебя главное. И сейчас вот я стояла за твоей спиной, смотрела, как ты погружен в свои карточки, и тоже завидовала тебе. Я так не умею. Впрочем, что это я разнылась сегодня перед тобой, ты не знаешь, Решетников? Я ведь совсем не для этого сюда пришла.
— Ты преувеличиваешь мои достоинства, — сказал он. — Может быть, я смотрел в карточки, а думал совсем о другом. Допустим, о тебе.
— Не ври, Решетников, — сказала Таня. — У тебя это никогда не получалось. Ты давно уже не думаешь обо мне, ты даже не позвонишь никогда.
«Сейчас она спросит: как опыты?» — подумал Решетников. А что он мог ответить? Он видел, что что-то нарушилось, что-то не ладится в ее жизни, ему хотелось утешить и приободрить ее, но что он мог сейчас сказать ей?
Но она не спросила. Видно, вполне достаточно было ей заметки Первухина. Да и с чего бы ей сомневаться, что все у них идет так, как надо?..
— Я тут разбирала папин архив и принесла тебе кое-что посмотреть — может быть, тебе будет интересно. И посоветоваться с тобой хочу: может, что-нибудь из этих материалов стоит поместить в сборник?
Она открыла небольшой портфель и достала оттуда пачку тетрадей и блокнотов, аккуратно перевязанную бечевкой. И Решетников бережно принял из ее рук эти тетради.
— Кстати, будь моя воля, я бы в этом сборнике обязательно напечатала письмо Трифонова. По-моему, это выразительнее всяких воспоминаний. И поучительней.